– …завтра заходи в любое время, – донесся до меня голос Лизы, – мы с Колей рады будем. Ты интересная.

– Да ладно? А кого ты хочешь с меня нарисовать? Не Бабу-Ягу хоть?

Это я-то интересная? Что-то Лиза загибает. Наверное, очень нужна натурщица, серия портретов это вам не один.

– Написать, – серьезно поправила художница. – Картины пишут, а не рисуют. Во-первых, Баба-Яга уже есть, а во-вторых, Маш, я и сама не знаю. Как выйдет.

– А сколько у тебя уже есть картин?

– Две. Баба-Яга…– тут она понизила голос, – Колькина тетка. И еще Сирин.

– А надо сколько?

– Семь-восемь.

– Хочешь, я тебе еще Василису Прекрасную приведу? Только меня ты все равно напиши.

А то увидит Изку и откажется меня писать, с нее-то картина красивее будет. А я вдруг очень захотела на портрет.

– Ой, приводи, конечно. И кстати, я портрет тебе отдам, когда диплом получу, мне только его надо будет выставить.

Конечно, Изка согласилась позировать, мы обменялись телефонами с Лизой. Люда кое-что рассказала мне про эту пару: у ребят оказалась не совсем обычная история. Коля был серьезным и вдумчивым парнем из профессорской семьи Нагорных. Его сдали в физмат лицей, потом парень поступил в Бауманку. Но проучившись там один курс, вдруг понял, что вообще не хочет заниматься математикой, ну совсем. Потенциальному светилу науки хотелось просто волком выть от цифр, формул, графиков, диаграмм, но бросить престижный институт он не мог. Родители очень гордились сыном-студентом, видя в нем продолжение самих себя, даже мысли не допуская о том, что Николай не пойдет в науку. А у парня началось тяжелое нервное расстройство, которое закончилось клиникой. Врачи, психологи, уколы. В общем, на семейном совете решено было на единственного сына не давить. Коля был отпущен в «свободное плавание» и через год без особого труда поступил в Строгановское училище. Он еще в больнице начал рисовать. Лечащий врач сказал: не мешать ни в коем случае.

Жизнь в общаге стала для «домашнего мальчика» нешуточным испытанием. Несостоявшийся ученый понятия не имел, как, к примеру, сварить макароны или пожарить яичницу. Сердобольная соседка Лиза Швец подкармливала сокурсника, учила адаптироваться к незнакомой среде. А потом стала необходимой. Коля почти сразу представил ее родителям своей невестой. Будущие свекор со свекровью в восторг не пришли: совсем не такую жену они прочили Коленьке. Мама – кандидат наук и папа – замдекана хотели видеть рядом с сыном серьезную, умную, перспективную девушку, в идеале тоже научного работника, на худой конец, медика или юриста. Или хотя бы преподавателя. А тут такое чудо в фенечках… Но Коля стоял насмерть, он, мол, однолюб и больше ему никто не нужен в этой жизни. Родители поняли: мальчик вырос.

А Коля почувствовал себя счастливым. Он писал совсем небесталанные картины, впервые в жизни у него появились друзья, любимая девушка. Лиза ввела его в свой круг общения, достаточно пестрый, надо сказать: богема, неформалы, ролевики, музыканты какие-то, поэты, начинающие фотографы, журналисты… И все это крутилось, тусовалось, создавало, придумывало, не спало по ночам. Николай познал радость задушевных полуночных разговоров над остывшим чаем, посиделок у костра в лесу с гитарой и песнями, научился кроить и шить «историчные» и «аутентичные» шмотки, когда Лиза вытаскивала его на ролевые игры. Родители не узнавали сына: из послушного и тихого, застенчивого ботаника, парень стал спокойным и твердым, как гранитный уступ, прямо смотрел в лицо знакомым и незнакомым, независимо пожимал плечами. Пришлось заново привыкать…

И ведь, как в той поговорке, стерпелось и слюбилось: даже Лиза со временем стала казаться вполне себе приятной. Оказалось, что девица со странной внешностью совсем недурно готовит, много читает, увлекается историей, а о живописи знает практически все. Лиза тоже пошла на компромисс: в гости к Нагорным одевала строгие консервативные платья и туфли, приглаживала волосы. Все утряслось: Колина бабушка перебралась жить к старшей дочери, оставив молодым домик и собаку – немецкую овчарку Фриду. Зажили неплохо, стали готовиться к свадьбе…

– Летом, должно быть, поженятся, – сказала Люда, – наверняка у нас играть будут. Хорошие ребята, думаю, тебе с ними интересно будет общаться. А Лизка правда талантливая: в Голландии где-то выставлялась, там даже пару картин ее купили, она отложила на свадьбу. А Коле с нами работал еще на втором курсе: весь дизайн заведения его рук дело, по-моему, неплохо.

– Да вообще здорово, – говорю я.

Через неделю мы с Изкой пришли к Швец-Нагорным в гости, прихватив тортик. Сначала Фрида залилась лаем, потом Коля прошаркал через двор, прикрикнул на собаку, тепло улыбнулся нам.

– Проходите, званые гости.

Мы прошли. Я ожидала увидеть «творческий беспорядок», разбросанные кисти, холсты, подрамники…что там еще бывает у художников. Ничего этого не было. Внутренность домика напоминала скорее славянскую избу, но, что удивительно, ощущения стилизации не возникало: глиняная посуда, вышитые скатерти, салфетки, полотенца, деревянная мебель органично соседствовали с плитой, компьютером, огромными часами на стенке. Лиза появилась из боковой комнаты, радостно протянула руки.

– Наконец-то! Чаю?

Мы не стали отказываться, незаметно разглядывая обстановку и хозяев. Чай, налитый из огромного – ведро войдет – чайника, оказался необыкновенно вкусным. Похожий заваривала моя бабушка: с мятой или мелиссой, чабрецом, зверобоем, душицей и еще сотней травок. Лиза во все глаза разглядывала Изку – сегодня подруга выглядела особенно эффектно: макияж в стиле «смоки айс», пышная юбка с корсетом, высоченные шпильки, короткий кожаный жакет, шляпа, длинные серьги. Выпив по три чашки, мы вылезли из-за стола.

– С кого начнем? – оценивающе прищурилась художница.

– С меня! – выпалила Изольда. Я пожала плечами.

– Коль, ты бы дров наколол, – попросила Лиза. – Выстудило все.

В студии был камин, самый настоящий, с решеткой и полочкой. Лиза стала разводить огонь, мы снова оглядывались по сторонам. «Творческого беспорядка» все равно не обнаружилось, видно, молодые художники были на редкость организованными людьми. Может, потому, что Коля еще и математик? На стенках висели картины, не понять, где чьи, разные: пейзажи, портреты, абстракции какие-то, наброски, эскизы. Меня заинтересовала женская рука с гроздью винограда, ее было очень много: углем, красками, снова углем…вроде бы одна и та же рука, но первый и последний набросок отличались очень сильно, даже на мой неискушенный взгляд. Тем временем Изка была усажена за стол рядом с узким окошком, Лиза вдруг стала очень серьезной, даже строгой.

– Маш, ты это…или возьми книжку, посиди здесь тихо, или прогуляйся. Извини, просто не могу, когда кто-то за спиной стоит.

Ни капли не обидевшись, я вышла во двор. С опаской покосившись на пристегнутую Фриду, нашла Колю: он азартно махал топором, с трех ударов разваливая надвое толстые березовые полешки. И так это здорово у него получалось, что у меня немедленно зачесались руки, хотя я дров никогда не колола.

– Дай попробую, а?

Парень вытер вспотевший лоб.

– А что, попробуй. Он не острый, так что разрубать не старайся, силенок не хватит. Разбивай чурбаки, понятно?

Чего тут не понять. Я взяла колун, крепко, обеими руками. Коля отошел в сторону, принялся укладывать поленницу.

– Давай я, если хочешь, тебе подтаскивать буду.

Я радостно согласилась. Дело пошло. Минут через двадцать я попадала, куда нужно, сухие поленья трещали, раскалывались. Мне стало жарко, я скинула куртку, закатала рукава рубашки. Пар вылетал изо рта, день был ясный, но холодный. Люблю такие, они иногда бывают перед зимой: слякоти нет, подморозило, а снега тоже еще нет. Воздух прозрачный, чистый, если глубоко вдохнуть, колет легкие. Деревья без листвы четко вырисовываются на фоне неяркого уже неба. Ноябрь, предзимник…

Я обернулась, почувствовав чей-то пристальный взгляд. Лиза, улыбаясь, махала мне рукой из окна. Я отбросила волосы со лба, кивнула ей, вогнала топор в толстую колоду и пошла к дому.