— Это все из-за голода. Он страшен, и если нам, олицетворениям, еще хоть как-то хватает пищи, то людям приходится тяжелее. Я слышал, что и в других местах дела идут ничуть не лучше. К тому же, у нас еще эпидемия тифа, что усугубляет всю проблему. Надо что-то делать, но прежде лекарств людям нужен хлеб. А его-то и нет. Проблема еще в том, что из-за объявленного карантина пришлось закрыть границы, и те из людей, которые хотят помочь, просто не могут проехать на нашу территорию!
— Ну и что ты предлагаешь? Снять карантин, открыть границы? Тогда и болезнь распространится на другие части страны! Сам понимаешь, это только усугубит общую ситуацию. — Петр помассировал виски пальцами. — Как же я устал от этого всего!
— Понимаете, Кирилл, Императору сейчас очень нелегко: напасти навалились буквально со всех сторон. — Все также глядя куда-то в окно, влез в разговор Москва. — Неужели Вам не жалко брата, он ведь столько для Вас сделал? И ведь он правильно говорит: с задачей сохранения целостности государства не сравнится ничто другое. Иногда всем нам нужно чем-то пожертвовать ради общего блага.
Вятка смутно догадывался, к чему клонит Москва. Конечно, такие мысли уже посещали его раньше, но именно после этих слов он вдруг вспомнил о них, словно убеждаясь в правильности своей догадки. Люди любят зрелища, и потому нужно им их дать. А чтобы отвлечь их от мыслей о хлебе, нужно дать их столько, чтобы компенсировать его недостаток. Может быть, это и есть одна из причин такой заинтересованности столиц в этом происшествии?..
Вятка понимал это. Понимал он также и то, что Москва и Петербург смотрят с позиций управления, с позиций власти. Смотрят в будущее, быть может, даже прорабатывают пути развития общества и страны в целом. Но была одна мысль, которая в его сознании не укладывалась вообще и никак: а как же душа? Как же тот, кого выставили этим самым зрелищем? Что делать ему? Подчиниться и просто постараться это пережить? Подстраиваться под интересы других? Но… Стоит ли?..
— Как там Ярославль, сумел выяснить что-то еще? — Перевел тему Петр. — Кстати, а почему он не приехал с тобой?
Вятке стоило определенного труда перебороть себя и ответить. Мысли о том, кем выглядят для всей страны он и его Ижевск, не желали уходить из головы.
— Я не осведомлен о том, нашел ли брат что-то. Он мало рассказывает о ходе следствия, ссылаясь на то, что пока что не может утверждать ничего конкретного. — Соврал Кирилл, пытаясь совладать с дрожью в голосе. — И остался он там в связи с тем, что еще продолжает свою работу. В прочем, меня больше волнует не это. Я здесь немного по другому вопросу.
— И какому же? — Петербург едва заметно удивился.
— Знаете… — Кирилл вздохнул, будто собираясь с силами. — Я понимаю, что без доказательств утверждать невиновность Ижевска глупо, но, все же… Я живу с ним бок о бок уже много веков, и точно могу сказать, что ни он, ни его люди, никогда не занимались ничем подобным из того, в чем их обвиняют.
— Кирилл, — Петр заговорил тише, будто пытаясь убедить в чем-то брата, — ты же понимаешь, мы не в праве выносить решение только по заявлению одного олицетворения. Нужны улики, нужны свидетели, и, если все это будет говорить в пользу Ижевска, мы его оправдаем. Но пока что все показывает совершенно противоположный результат. — Император развел руками, будто бы демонстрируя Вятке свое сочувствие.
— Я понимаю…
— К тому же, ты заинтересованное лицо. Ты привязался к нему, волнуешься. Тобой движет не желание добиться справедливости и отыскать истину, а обеспечить безопасность тому, кто дорог тебе. Хм-м… Знаешь, я могу предложить тебе один вариант…
— Какой?
— Лечить Ижевска. Но для этого ему придётся пожить вне дома. Например, в Сибири.
— Вы хотите его сослать как преступника?! — Услышав это, Вятка вскочил с кресла и с яростью и непониманием смотрел на Петра. — То есть, вы все же обвините его, да?!
— Успокойся. Того требуют обстоятельства. Ему не не причинят вреда, я даю тебе слово. В его жизни почти ничего не изменится, кроме того, что вы не сможете видеться каждый день. Но никто не запрещает тебе навещать его время от времени.
— Но он же будет убийцей в глазах всего народа! Как же это так можно?
— Со временем все забудется, а через некоторое время он сможет вернуться к тебе. Кстати, можно определить его под наблюдение настоящего врача среди олицетворений, в Сибири как раз есть один такой. Об Ижевске позаботятся. — Слова Петербурга успокаивали, внушали доверие. Но в этом вопросе все еще оставалось слишком много всего непонятного. Кириллу казалось, будто Санкт-Петербург и Москва знают что-то, что он сам не узнает никогда. Он понимал, что все это затеяно не просто так, и что Ижевск никогда не простит ему его согласие. Но… А вдруг все было действительно так, как описал ему брат? Что, если Ижевск и правда поправит свое здоровье и вернется к нему уже более… нормальным. Таким, каким он сам всегда его и хотел видеть. Таким, о котором он и мечтал все время.
Вятчанин разрывался. Желание видеть Ижевска здоровым, душевно и физически, не давало слететь с его губ словам решительного отказа от участия в этом грязном, сфабрикованном деле.
Дав обещание поразмыслить над предложением и попробовать мирно договориться с “виновником” этой ситуации, Вятка попросил разрешения окончить аудиенцию. Прежде чем он ушел, Петр протянул ему несколько лежавших на столе листков — очевидно, в них содержалась какая-то важная информация по столь тяжелому для самого Кирилла делу.
Вопреки советам и обещаниям Ярославля, разговор с Императором не возымел никакой силы. Он не дал никаких более-менее внятных ответов, лишь создал новые вопросы и заставил волноваться за судьбу Ижевска еще сильнее.
Теперь Кирилл полностью понял, какую участь уготовили его удмурту наверху, и от этого на душе мучительно скребли кошки.
Начало лета 1892 года. г. Санкт-Петербург.
На протяжении всех оставшихся двух дней в Петербурге Кирилл не выходил на улицу. Сидя в далеко не самом шикарном номере далеко не самой шикарной столичной гостиницы, он полностью посвятил себя обдумыванию всего произошедшего.
Те бумаги, которые он получил от брата, оказались согласием на то самое лечение Ижевска в Сибири. В них уже значилось место пребывания удмурта и стояла подпись самого Императора с его личной печатью. Во всем документе оставалась свободной только одна строчка — и приготовлена она была для его, Кирилла, подписи. Все правильно: Ижевск же, как-никак, его подопечный…
Понимая, что это не выход, вятчанин все равно снова и снова откладывал неприятный момент на потом, будто стараясь и вовсе его избежать.
Он еще не знал, что будет отвечать Ижевску и Ярославлю по приезде, но осознание того, что придется рассказать все полностью, не покидало его все оставшееся в столице время.
В числе проигравших он будет в любом случае, и осознание неизбежности катастрофы щемило его сердце.
Начало лета 1892 года. Окраина г. Вятки.
— О, Кирь, ты уже вернулся? — Не успел Кирилл отпустить извозчика, как к нему подбежал его Аркашка. — Несмотря на то, что мы расстались не очень хорошо, я… Я так скучал, Кирь…
— Рад тебя видеть, Аркаш. — Улыбнувшись, Вятка обнял Ижевска за плечи, изо всех сил пытаясь не вспоминать те новости, которые он привез из столицы. — Как ты себя чувствуешь? Я смотрю, тебе лучше?
— На самом деле не особо… Сплю теперь даже хуже, да и надоело как-то все. Как съездил, кстати? Что говорят в верхах?..
— Давай я чуть позже все расскажу?.. — Вятчанину очень не хотелось снова нарушать казалось бы только-только вернувшийся обычный ход их жизни. Он натянуто улыбнулся. Конечно, он понимал, что уже ничего не будет как раньше, но всеми силами цеплялся за эту таявшую на глазах иллюзию. — Знаешь, я переживал за тебя, как ты тут один…
— Тут у нас так скучно, ничего не происходит… Ярослав пропадает на весь день и приходит только к вечеру, так что мне днем даже поговорить не с кем… Столько времени, а тратить некуда. И на завод вернуться из-за болезни нельзя… — Заметив, что с лица Кирилла пропала улыбка, Ижевск продолжил немного более весело. — Да ладно тебе, я и сам могу позаботиться о себе! — Удмурт улыбнулся. — Так что ты не волнуйся, я не пропаду. Пойдем лучше в дом. Ты, наверное, устал с дороги, да и голоден, да? — С этими словами Ижевск потянул русского к веранде.
