Взгляд его остановился на мне.

– Она!

И, не дождавшись реакции воспитательницы, быстрым шагом направился в мою сторону.

Мужчина сел на карточки и заглянул мне в глаза.

– Я буду твоим папой!

Я радостно кивнула.

Он прижал мои кулачки своими огромными ладонями к своей груди и продолжал с улыбкой на

меня смотреть.

Чтобы никто не услышал, я нагнулась к его уху и прошептала:

– Заберите меня! Здесь бьют!

Лицо его мгновенно поменялось. Он сурово посмотрел на Зою Николаевну, окинул взглядом

всех детишек, обнял меня и вышел.

Ещё несколько раз приходил ко мне, уже со своей женой, приносили гостинцев, гуляли со

мной. Удочерить не смогли. Мама моя хоть и отбывала срок, но не была лишена родительских прав.

После первого прихода военного, меня надзирательница наказала. Всё она слышала!

Сначала кинула меня в сушилку. Это такая маленькая каморка с огромными круглыми

батареями, где сушились ссаные матрасы и уличная обувь.

Часа три я там просидела. Без света, без воздуха. Жарило сильно. Пришлось с себя снять вещи

и постелить под себя. Было не распрямиться. Не хватало высоты и сидеть пришлось на корточках.

Хотелось пить…

Про меня будто забыли. На какое-то время я отключалась.... А когда приходила в себя,

начинала стучать в дверь… Силы покидали. Мозг тупел. Тогда не думала о смерти. Ведь я не знала

что это такое… Я просто думала, что мне плохо.

Наконец меня открыли.

Кто-то из детей пришёл положить обувь, а оттуда вывалилась я … почти бездыханная.

Следующим наказанием для меня стала голодовка.

Зоя Николаевна отвела меня в свой кабинет, заперла на ключ и ушла. Я сутки просидела там. В

графине стояла вода для цветов. Этим и спасалась. Спать приходилось на двух стульях,

составленных рядом.

Алёшка мой меня не забывал. Он, как верный друг, приносил мне хлеба и пихал его под дверь.

Из столовой ничего нельзя было выносить. Воспитательница всех шманала. Алёшка прятал

хлеб в трусы и проходил незамеченным.

Мой Алёшка. Он потом долго не уходил. Стоял по ту сторону двери и смешил меня. Я, боясь за

него, просила уйти.

– Я твой рыцарь! – восклицал он. – Я не брошу тебя!

Вот такой был мой Алёшка!

Вскоре воспитательницу уволили. Прознали об её пытках. И даже дали срок. Условно. Я не

одна была её жертва. Была и девочка с большой лысиной на макушке. Это кипяток Зоя Николаевна на неё вылила. Был мальчик со шрамами. Зоя Николаевна забыла его в овощехранилище, где его покусали крысы.

Нас с Алёшкой разлучили, когда нам исполнилось по семь лет и надо было отправляться на

учёбу. Его отправили в самарский интернат, а меня в область.

Прошло много лет. Я сама нашла Алёшку. Училась уже в Ленинграде на реставратора. А он в

техникуме, в Самаре. С волнением ждала этой встречи. Вышел ко мне мой Алёшка другим,

изменившийся. Алексеем.

Симпатичный, высокий, широкий в плечах!

Мы с ним проболтали долго, сидя в кафе. Шутили, смеялись, вспоминали нашу

надзирательницу и опять смеялись.

При расставании, на платформе железнодорожного вокзала, когда мой Алёшка нагнулся меня

поцеловать, в его глазах я увидела те же самые слёзы детства, слёзы моего преданного маленького друга.

Лягушонок

– Не толкаемся. Хомяков, возьми за руку Свинцову. Где Митрофанов? Вижу. Проскурина, ты

высокая, встань в конец очереди. – раздавала приказы воспитательница Светлана Борисовна,

выводя нас на утреннюю прогулку.

В детском доме Светлана Борисовна появилась по направлению из педучилища.

Молодая, с чёрными как смоль волосами, с пухлыми губами накрашенными алой помадой и с

выразительными зелёными глазами, она похожа была чем-то на мою маму, такая же маленькая и

худенькая.

Несмотря на то, что Светлана Борисовна разговаривала повелительным тоном, голос её был

бархатным и нежным. И как бы она не демонстрировала свою строгость, все знали, что это

временно: сдержанный и даже немного высокомерный взгляд сменялся на добрый и приветливый.

У каждой группы была своя территория для прогулок – беседка с лавочками и песочница. В

песке я ковыряться не любила, чтение книги Светланы Борисовны в беседке; тоже, поэтому гуляла

сама по себе.

Мне нравилось в траве разглядывать всякую живность.

Муравьи длинным строем суетливо неслись к своему жилищу, в насыпной почвенный холмик –

муравейник. Я подкидывала им соломинку, они разом её подхватывали и неслись дальше. Иногда

выискивала среди колоны самого огромного муравья, хватала за голову, а брюшко, или как по-

другому называли, попку, засовывала в рот. Кислая-прекислая попка. Ёжилась, передёргивалась от кислятины, но терпела единственный способ лакомства.

С мальчишками, бывало, ловили лягушек. Я брезговала их брать в руки и к тому же слышала,

что из-за этого могли образоваться бородавки.

Вовка Михайлов, заядлый живодёр, через соломинку надувал лягушку как шарик и выбрасывал

обратно в траву; ящерицы после его отлова оставляли свои хвосты, а кузнечикам отрывал задние

лапки, после чего дико хохотал.

Однажды я не выдержала очередного издевательства Михайлова над бабочкой, которой он

обстриг крылья стеклом, где-то подобранным, и врезала со всего маху по шее. Вовка застонал от

боли, почёсывая ушибленное место, но не полез драться. Боялся.

На очередной прогулке, уединившись от всех, я разглядывала симпатичных жуков красно-

чёрного цвета. Солдатиками назывались. Они, как и муравьи, передвигались большим скоплением.

– Ирка, смотри что у меня.

Радостный Васька Щеглов раскрыл ладошки, а в них маленький лягушонок.

– Он кушать хочет. – поделился Васька. – Даже не квакает

– А чем лягухи питаются? – спрашиваю.

– Насекомыми. – со знанием дела отвечал Васька. – Букашками, таракашками.

– А солдатики пойдут?

– Наверное.

Я быстро нагнулась к земле и схватила первого попавшегося красноклопика.

Вася, держа лягушонка в одной руке, второй помогал раскрывать ему рот. Одного, второго… и

так пятерых жуков закидали в лягушачью пасть, пока брюхо не стало полным и толстым. Решив,

что лягушонок сыт, мы выпустили его на волю.

До окончания прогулки оставалось мало времени, Светлана Борисовна извещала об этом

заранее, чтобы мы далеко не разбегались.

Простукивая палкой металлические решётки забора и наслаждаясь необычными звуками, я

почувствовала что-то твёрдое под ногами. Посмотрела вниз, а там лягушонок.

Он лежал распластавшись на спине без признаков жизни. Я нагнулась к нему, тронула пальцем.

Лягушонок не шевелился. Взяла на руки – оказался мёртв. По телу пробежала мелкая дрожь. Страх

убийства за лягушонка постепенно наполняло моё сознание. Вспомнила как запихивала в него

жуков и стало безумно страшно. Страшно, что за преступление арестуют, а Васька Щеглов

обязательно расскажет милиционерам, что это моя инициатива была отравить лягушку.

Огляделась по сторонам. Дети собирались уже в пары на обед.

На четвереньках, чтобы меня никто не заметил, поползла в сторону деревьев. Спряталась в

самую гущу листвы и оттуда стала следить за происходящим. Сколько предстояло сидеть там – не

знала – на тот момент, это место, мне казалось, надёжным тылом.

«Не хочу в тюрьму. Я не убивала его. Только покормить хотела» – кричала я внутренним

голосом».

Размазывая грязной рукой лицо от слёз, услышала как группа вместе с воспитательницей

выкрикивают моё имя. Звали громко, протяжно. Взгляд Светланы Борисовны вызывал испуг и

растерянность. Она поправляла с лица растрёпанные волосы и заметно нервничала. Жалко стало

воспитательницу. Понимала, что подвожу её, но больше я боялась приезда милиции. Представляла как у всех на глазах наденут наручники и увезут в самую страшную тюрьму на свете, где пытать и бить будут хуже, чем при режиме Зои Николаевны.