Он вспомнил, как этим летом любовался лучом света, который проходит через отверстие в левом витраже и точно освещает шляпку медного гвоздя, забитого кем-то из средневековых служителей в мраморном полу собора. Это было 21 июня – в день летнего солнцестояния. И столетие за столетием этот луч сквозь витраж и этот гвоздь в мраморном полу говорят о неизменности мироздания.

Вот витраж с житием Святого Евстафия, где изображена Богоматерь, а этот витраж называют «Богородица из красивого стекла». Какое светлое настроение. Стоп… Богородица…

Внезапно память вернулась. Он вспомнил, что украл покров. И вспомнил, как ударил викария. Но, главное, он вспомнил, как он радовался и строил планы на будущее. Стало нестерпимо себя жаль, хотелось плакать. И он заплакал, нет, он зарыдал. Надрывно и страшно. Потом как-то сразу успокоился, но взгляд его был странный. Да, он решился…

И прежде чем совершить этот шаг, он снова подумал, что не позвонил сестре. Она, должно быть, ждала. Милая Николь… Нет, он не будет звонить, он не сможет сейчас сказать ей ничего утешительного и радостного.

Николь Легран была очень расстроена. Любимый брат Анри не поздравил ее с днем рождения. Она была младше брата на два года и не было ни одного дня рождения, чтоб Анри не приехал с цветами и подарком. Два года назад его не было во Франции, он уехал паломником в Италию, но и тогда он нашел время позвонить и поздравить ее. Николь расстроилась, но предположила, что, возможно, он был очень занят. Каково же было ее удивление, когда Анри не приехал и даже не позвонил на следующий день. Потом прошло еще два дня, а он все не объявлялся. Она забеспокоилась. Может, он болен? В больнице? А они не знают… Николь несколько раз пыталась позвонить на мобильный телефон, но безрезультатно. Потом отослала послание по электронной почте, но ответа не получила. Через несколько дней она решила позвонить в собор, извинилась за нескромное вторжение и попросила к телефону отца Антуана.

– Здравствуйте, мне бы хотелось поговорить с викарием собора.

– А кто его спрашивает?

– Это сестра Анри Леграна Николь. Мой брат – помощник викария, волонтер, он много времени проводит с ним и хочет быть священником. Но вот уже несколько дней я не могу с ним связаться. Может быть, отец Антуан сможет мне сказать, где мой брат.

– К сожалению, он не может подойти к телефону. Вы не могли бы приехать к нам, мадмуазель.

– А что случилось?

– Отец Антуан мертв.

– Как мертв?.. Да, Анри говорил мне, что у него больное сердце… А когда он умер?

– В прошлый четверг, рано утром. А когда вы последний раз общались со своим братом?

– Подождите, я вспомню. Это было во вторник. Это точно было во вторник, я еще подумала, что завтра он мне снова позвонит или, может быть, даже приедет, потому что в среду у меня был день рождения. Но он не позвонил. Сегодня уже понедельник, а от него никаких вестей. Где же он может быть? И кто вы?

– Меня зовут Марк Соланж, капитан полиции. Послушайте, мадмуазель, вы знаете, какой адрес у вашего брата?

– Знаю. Он живет совсем недалеко от собора, я была у него пару раз. Я приеду. Мне нужно часа два, чтобы доехать, от меня нет прямого автобуса, я живу в шестидесяти километрах от Шартра.

– Хорошо. Когда будете здесь, зайдите сначала в собор, а потом мы вместе сходим к вашему брату. Договорились?

– Да, конечно, господин капитан.

Николь ничего не сказала родителям, чтобы не расстраивать их раньше времени. Жаль, придется добираться общественным транспортом: старенькая машина нуждалась в ремонте, и она отдала ее в гараж. Прямого автобуса до Шартра нет, но нужно ехать. И почему ей отвечал капитан полиции? Что-то произошло в соборе. Хоть бы ничего плохого не случилось с братом. Николь быстро собралась и поехала в Шартр.

Максу открыл сам Гершвин Марк Иосифович. И сразу же вместо приветствия сказал:

– Уеду я от вас в Париж. Надоели. Сказал же, что ничего не знаю. Это уже третий визит, молодой человек. Беспокоите старика…

– Да какой же вы старик, Марк Иосифович… Здравствуйте, бесценный вы наш. Разрешите я войду. Вы мне очень нужны, без вас никак.

– А я могу вам отказать и не разрешить?

– Можете, Марк Иосифович. Я не из МУРа. Я теперь частный детектив. Но я очень надеюсь, что вы меня выслушаете и поможете.

Макс с таким виноватым и подобострастным видом посмотрел на Гершвина, что тот только вздохнул и отворил дверь.

– Только недолго. Ваши товарищи из МУРа меня вчера промурыжили три часа, думал, инфаркт у меня после них будет. Таблетки пил.

– Обещаю, я вас сильно мурыжить не буду и до инфаркта не доведу.

Макс пошутил, и они вместе рассмеялись, видимо, представив, каким образом можно мурыжить несильно, то есть так, чтобы не случился сердечный приступ.

– Чаю хотите?

– Нет, спасибо.

Макс не захотел пить чай из чашки, которая не чистилась пару недель. Как старик может жить в таком бардаке? Книги вперемешку с тетрадями и рисунками, стулья завалены всяким хламом, пыль давно не вытиралась.

– Извините, у меня бардак. Обычно убирает дочка, но она давно не приезжала. Как приедет, снова будет ругаться. В прошлый раз, когда она прибралась в доме, она меня обозвала засранцем евреем. Можно подумать, она – китаянка… Сказала, что еще раз увидит квартиру в таком состоянии, выбросит все в мусор. Но я не могу по-другому. Я после ее уборки ничего не мог найти. Чуть не плакал.

– А где ваша супруга Ида Михайловна?

– Идочка в Париже. А я вот, старый еврей, не могу без Москвы. Две недели там побуду и назад – домой, в Россию. Мне там неуютно. Мне надо чувствовать просторы необъятной родины.

Макс улыбнулся.

– Не верите? Ну как хотите. Так вот, мне, знаете ли, совсем не хочется в конце жизни затеряться где-нибудь в сибирских бескрайних просторах. Поэтому вы напрасно думаете, что я причастен к нехорошим делам. Вы, Максим, зря теряете время.

– Ну что вы, Марк Иосифович, когда я общаюсь с вами, я никак не могу потерять время зря. Вы же просто кладезь информации! Да и потом, мне приятно общаться с вами как с самым мудрым евреем, которого я знаю. А о ваших талантах коммерсанта легенды ходят. Еще когда мы с вами встречались в девяностые годы (я только-только начал работать в МУРе, по вечерам, после занятий на юрфаке), я помню, как наши опера вами восхищались. Говорят, что за шестьдесят лет они так и не смогли доказать ваше… – Макс подумал, как лучше выразиться, – скажем так, не совсем честное зарабатывание денег.

– Ну, таки может мои заработки были всегда честными? Раз уж в самом МУРе не доказали? – Гершвин заулыбался и хитро подмигнул.

– Эх, Марк Иосифович, ваши бы таланты да на службу родине.

– Отслужился я, молодой человек, мне уже восемьдесят два. Пора и о душе подумать, а не о службе Отечеству. Ладно, задобрили старика. Говорите, что там у вас случилось и почему вы ко мне зачастили.

И Макс рассказал ему о краже, о просьбе Мишеля и своих версиях. У него уже сложилось впечатление, что старик что-то знает, но не хочет говорить. Нет, он вряд ли замешан, но кое-что скрывает. Как же его разговорить?..

– Марк Иосифович, вот вы говорите, что ничего не слышали. Предположим, так. Но вот… к вам ребята из МУРа приходили, вы же потом, вероятно, справки наводили… Я вас знаю. Хотя бы из простого интереса. Я не говорю, что вы что-то узнали конкретное, но, может, у вас появились некие мысли, догадки, фамилии интересные всплыли. Я вас прошу, помогите нам. У вас опыт, знания. Подскажите, где нам искать. Понимаете, не хочется перед французами в грязь лицом ударить, хотелось бы показать, что и мы чего-то стоим. – Макс вошел в роль: ага, старик любит, когда ему дают понять, что без него не обойдутся. – И потом… Это же святыня. Надо вернуть верующим.

– Вы, Максим, серьезно считаете, что можете найти покров?

– Да я другого и не представляю. А что, вы полагаете, я слишком оптимистичен?