За пару дней домашней работы я «усовершенствовал» приобретение. Не со стороны «вылепленной попочки», а с прямо противоположной. В результате у довольно крупного пластмассового дикаря появился несоразмерный, буквально огромный… Скажем чопорно: «инструмент». Хотя к черту чопорность: что этим инструментом починишь? С другой стороны, лопата – тоже инструмент, а не сильно для починки пригодный, скорее уж наоборот. Или все же лопата – инвентарь?

Новшество я украсил мелкими звездочками в ряд, на манер отметок о сбитых вражеских самолетах на фюзеляжах боевых машин. Как в кино. Только зеленым по черному, в цветах эко-анархистов. Никакого далеко идущего или в такую же даль провожающего замысла у меня не было, другой краски не нашлось. По ходу работ выяснилось, что художник из меня не ахти какой, вообще не художник. И с сообразительностью напряг – можно было трафарет вырезать. В результате моих стараний заныл кончик языка, а звездочки оказались ближе к неопрятным пятнам. Композиция в целом могла послужить иллюстрацией локальной ветрянки, если такая бывает. Понятие «в ряд» моя кисть истолковала совершенно по-своему. Сюрпризом гуманитарию стало и изменение центра тяжести куклы. Обретенное новшество по умолчанию лишило ее места в отряде прямостоящих. Пришлось проявить недюжинную изобретательность и потратиться на кукольную обувку. Кукольной не нашлось. Я прикупил натуральные детские башмачки и утяжелил их, заполнив пустое пространство дробью. Всё вышло как нельзя лучше. Впору было отдаться таинствам физики твердых тел, но я рассудил, что неожиданный дар обнаружил себя запоздало и до Нобелевки могу не дожить.

Затем настал черед тыльной части уникального произведения. Ее еще не накрыл потный вал моего вдохновения. Фантазировал я недолго и мстительно изобразил на заднице куклы три звезды, расположив их горкой. Не то чтобы я знал что-либо о «специальных» наклонностях объекта мести. Вообще в такие подробности не вникал. И уж тем более не вёл подсчет его отступлениям от линии «гетеро», что неожиданно означает «иной» по-гречески, при том что он-то как раз самый наш. Просто три звезды показались мне вполне подходящим числом. О чем думал? Немного о погонах, примерно столько же о коньяке. Наверное, следовало бы о симметрии. Вот такая получилась мысленная настойка: погоны на коньяке. Случись кукле быть хотя бы частично одетой, мне бы и в голову не пришла столь провокационная по сути идея. Помню, озадачился: неужели голый зад и в самом деле соблазн?

«В художественном смысле, исключительно в художественном. Как полотно, как холст, как арт-объект…» – нашелся ответ.

Никогда раньше такой вопрос меня не тревожил. Уверен, что не потревожит и впредь.

«Оскорбительно? Да брось!» – оппонировал я сварливому человечку внутри себя. При этом недоумевал: с чего этот «тип», с его тягой выступать мизантропом, вдруг решил пополнить ряды радетелей такта? Как вообще он – дух от плоти моей, по природе разнузданный циник – за считанные часы умудрился выродиться в двуличную скотину. Совестить он меня вздумал!

«Позволь заметить, – ответствовали мне, – что ты и есть скотина двуличная. А я, любезная моя оболочка, всего лишь одно из двух лиц, не более того».

«Засчитано, – вынужденно признал я, стараясь не злиться на откровенную издевку. – А теперь проваливай! Не порть настроения. Видишь… – человек весь в творчестве».

Не злиться не получилось. Но на язвительное: «Тоже мне, челове-ек!» – я не откликнулся. С нарочитой тщательностью проверил, высохла ли краска, и повалил куклу на спину. Она с утробным стоном запахнула глаза. Таков был ответ на хамское хамство второго я. Наверное, так престарелые шлюхи принимают последнего за день клиента. Тот из своих – докучливый, безденежный и быстрый, как пчела: ужалил и умер.

Все той же быстросохнущей зеленью я вывел тонкой колонковой кистью на широком лбу «Мауро-котяуро». Странно, но всё поместилось. И выглядело опрятнее звезд. «Журналисту буквы легче звезд даются», – набрел я на подходящее объяснение. О ком речь, кто этот журналист – не уточнил. Правильно.

«Вот если журналист – звезда…» – вывел было докучливый, но я не повелся.

Мало кто из общих знакомых верил, что Маурицио – настоящее имя темнокожего парня. Надо заметить, что не столько цвет кожи будоражил сомнения, сколько тип лица, акцент, ну и вообще… Маурицио, конечно же, это чувствовал, но не смущался и продолжал настойчиво, где-то даже с вызовом представляться звучным итальянским именем. Больше того – итальянцем в щедро сосчитанном поколении. Позже сведения о биографии подверглись уточнению и недоверчивые граждане были оповещены, что наш итальянец ко всему прочему – коренной флорентиец. В Зимбабве, понятное дело, его занесло по чистой случайности, уже юношей. Там наш герой пережил таинственную генетическую катастрофу и внешность его мутировала. До мутации его принимали за младшего брата Сильвестра Сталлоне. С юга, поэтому так сильно загоревшего.

Народ вежливо поржал в кулачки и пропустил развитие темы в глубину веков. Оказалось, что род Маурицио знаменит и известен в Италии с незапамятных лет. Не все пропустили новость мимо ушей. Были и заинтригованные. Был. Один.

Дослушав историю рода, я переспросил:

– Эй, Мау, тут птичка разноцветная пролетела, раньше таких не видел. Прости, отвлекся. О чем ты говорил?

Выслушал легенду повторно для добротного усвоения и полюбопытствовал: не предки ли Маурицио ассистировали Франциску, позднее основателю Ордена францисканцев, в безуспешных попытках перековать в христианина египетского султана Мелик-Камиля? Просто везение, что на днях изучил на толчке статью по профилю. Заумь и скукота, но выбора не было, не библиотека. Не на дверь же пялиться? На ней уже вмятины от напряженных людских глаз. Что из прочитанного в память запало, о том и спросил. Правда, с легкостью мог и напутать. Ответ последовал незамедлительно:

– Они. Кто же еще? Но род наш обустроился во Флоренции еще раньше. Намного раньше. Мелик… какой ты сказал?

Я возглавлял тайный союз недоверчивых и посмеивался над незадачливым афроафриканцем, наверняка неосознанно, по случайности выбравшим себе имя, происходящее от латинского maurus – мавританский. Подкачали и жизненные приоритеты адепта собственной выдумки. Пиццу он не уважал, утверждал, что в Италии ее едят только нищие, для родовитого флорентийца отведать «замусоренного теста» – стыд. Из напитков предпочитал водку с пивом. Умберто Тоцци и Челентано не слушал. На Сан-Ремо реагировал и вовсе странно: переводил, называл Солнцем Ремо и говорил, что это одна из его любимых групп, но ее мало кто знает, в Сети искать бесполезно. И записей не достать. Пурга, одним словом. Изысканный вкус итальянского аристократа безошибочно угадывался и в страстном увлечении габаритными крашеными блондинками, коих Москва-матушка припасла несметное множество. По мне, так исключительно для таких варягов. И втайне от таких пугливых, как я, эстетов. Клянусь, что до знакомства с Маурицио я представить себе не мог – сколько обесцвеченных шевелюр на круглых головах и крепких коротких шеях меня окружает. Либо сам был слеп, либо они до поры под париками прятались. Сам о себе лжефлорентиец говорил нежно: «Я, братва, котик. У меня двенадцать мартов в году».

Иначе говоря, даже если бы этот парень приготовил мне правильные фетучини с грибами в сливочном соусе, я и тогда не признал бы в нем итальянца. Котик он…

Короткий шажок назад, к «Мауро-котяуро». Приставной. Одна нога – к другой. Выбор ноги значения не имеет. Тупо намалевать на кукольном лбу «Мавр – кот» мне показалось скучным, а скука – это не мое. Она вокруг, везде, чужая. Надобно было изобразить что-нибудь оригинальное, с выдумкой. Все же я человек творческий. По диплому. Вот так, на разогреве мозга, и появился «Мауро-котяуро». Я сразу почувствовал: оно! Как раз впору. Правда, в доказательство, что авторство этой абракадабры принадлежит именно мне, руку в огонь не суну. Где-то когда-то слышал нечто подобное. Ничего конкретного, вопреки потугам, мне так не вспомнилось, но по наитию – или по звучанию? – я легко допустил связь с финскими сказками. Плагиат, с одной стороны, явление недостойное, стыдное… Если за руку схватят. С другой, наши модные композиторы почти внаглую списывают увесистыми кусками шлягеры за рубежом – и ничего. И шлягеры получаются тоже ничего. Играют себе, поют. Потому что доказывать плагиат хлопотно, если не под копирку скатали. А кому же в голову придет так рисковать?! Вот и я слабо верю, что однажды объявится задумчивый финский пристав на моем пороге. И совсем уж ослабил веру, безрезультатно полазив по Интернету.