Она елозит и слабо стонет, и Рен только заводится. Его движения становится рваными, быстрыми, и рукоять уже скользкая от влаги, а внутри все хлюпает, стекая по бедрам.

О Сила, а если…

— Не бойся, Рэй, — Кайло точно слышит ее мысли. — Я контролирую все. Расслабься.

Шлеп-шлеп, он загоняет рукоять по самое перекрестье, вызывая новый спазм.

Его? Ее? Какая разница.

Цепь натянута, стиснула шею не хуже хватки Силы, и дыхания остается совсем немного. Чтобы добраться до самой вершины и…

Рэй выстанывает его имя, она кричит и воет, уже не понимая, что с ней, что она такое. Вся заполненная Силой, ощущениями Кайло, его наслаждением, его оргазмом, она корчится и обмякает на коленях.

Голой задницей она чувствует мокрое пятно, просочившееся сквозь ткань штанов. Он получил свое удовлетворение.

Рукоять сейбера Рен вытаскивает аккуратно и медленно, почти нежно, с влажным чмоканьем, оставляя странное ощущение пустоты внутри.

— Видишь, Рэй? Смотри, что они думают о тебе,

Рэй переводит взгляд, замутненный, расплывающийся, на столпившихся перед троном послов.

Жалость, ее она ждала в их взглядах?

Одинаковые, они переполнены отвращением, словно сосуд, до самого края.

— А я предупреждал, — его голос дрожит от довольного смеха. — Вот она, цена чужой жизни.

Цена, которую она заслужила.

====== Sugar(Кайло Рен/Рэй) ======

Комментарий к Sugar(Кайло Рен/Рэй) Вообще сперва здесь было много отсылок на Бейби-драйвера, но... вы знаете, как все бывает.

Медитативно, странно, очень ООС, навеяно разговорами о людях, у которых никого нет.

Ну и по старинке, предупреждаю, селф-харм в наличии. Это я уже молчу насчет Кайло)

Всех с праздниками)))

Каждая из встреч в его жизни означает что-то.

Словно быстро ускользающий столбик в зеркале заднего вида, в одно мгновение он еще есть, отмеряя границу пересечения. А в другое — уже нет.

Как вдох-выдох, скользящий по саднящей от крика гортани.

Как утро и ночь, разительно отличающиеся друг от друга своим постоянством — сперва ты бежишь, с одного места на другое, а затем закрываешь глаза и притворяешься, что всего этого никогда не было.

Кто-то из журналистов, черт бы их всех побрал, вездесущих и наглых, пытающихся забраться ему под кожу и понять, прозвал его Хаотиком, за ту резню в мелком городке по имени Крайт.

Этот сумасшедший, писал он, убивает безжалостно и беспорядочно, оставляя за собой слишком много следов, а значит, он небрежен.

Тому идиоту было не понять, что это даже не его следы — Кайло любит отдавать последнюю часть с нахождением виноватого в чужие руки. Полиция разберется, почему у мужа жертвы под подушкой был найден окровавленный нож. Разберется и почему дождевик весь промок от воды, хотя тот клялся, что пробыл дома весь вечер.

Смысл в том, что всегда будет кто-то виноватый.

Но эта встреча особенная, особенно в череде скучных будней, проведенных за поисками и за кофе, буквально литрами черной дряни, горькой как яд, крепкой, что сводит зубы.

— Может, сахара? — наконец ему предлагают хоть какую-то альтернативу, пока он раздраженно проглядывает сквозь бесконечные страницы местной газетки, напечатанной на такой дешевой и убогой бумаге, что насквозь просвечивает.

Это новый голос, новый запах, и даже ощущение новое, и Кайло не сопротивляется собственному порыву, задирает голову, глядя на новенькую официантку, нервно протягивающую ему сахарницу, заполненную до краев неровными крупицами.

Она не пахнет этим городом, вонючим и убогим, ей место в пустыне среди валунов, гладких и бесстрастных, не поддающихся пытке временем. Или в музее, под жаркими сухими лампами, выжирающими остатки цвета на раскрашенных идолах других эпох.

И все же она тут, живая, теплая, и ее рука, золотистая, загорелая, с тонкими белесоватыми полосками, прячущимися под манжетом рукава, слегка поддрагивает, протягивая тяжелую сахарницу.

— Вот. Думала, вам это понадобится, — не дожидаясь одобрения или обратной реакции, она ставит ее прямо на стопку непросмотренных газет, этим самым словно припечатывая его намерения покончить с этим затхлым местом уже сегодня и поискать чего поинтереснее на побережье.

Знакомое изуродованное лицо пялится на Кайло с шестой полосы. Имя новое, Сноук любит менять их как змея шкуру, но взгляд тот же, обманчиво-теплый. Участливый.

Ну надо же. Он тут? Какая удача.

Кайло отхлебывает кофе, последний глоток зубодробительной горечи перед тем, как смешать, и переводит взгляд на девушку.

Она хорошо держится для того, кто не хочет, чтобы его заметили. Ее незаметность вроде шкурки хамелеона, накинутой сверху, сливающейся с окружающей средой. Но она слишком уж старая, ветхая и вот-вот расползется под внимательным взглядом.

— Отличная татуировка, — бросает он еще один взгляд на порезы. В них остатки красоты — кровь и набухшие края раны, воспаленной, истерзанной чем-то тонким и острым.

Перочинный нож? Бритва? Оба варианта подходят, пожалуй.

Конечно, она вздрагивает и отступает назад. Сбегает к себе, за барную стойку, чтобы спрятаться среди металлических поверхностей, среди громкой музыки и запахов подгоревших стейков. Проблема в том, что ей все еще здесь не место.

Она заметно выделяется.

К ночи на город наползает пелена дождей, тут всегда так, и диктор по радио сдавленно бубнит о пробках на главной улице и перекрестке между Десятой и Третьей. Там сейчас сошлись не только линии дорог, но и машины, всмятку, и на темной от воды мостовой течет ржавчина из раздавленной, вскрытой ударом грудной клетки.

Пристегивайтесь, вот что хочет сказать диктор, но ему это плохо удается, голос дрожит. Погибли две девочки, и это дорогая цена за несчастный случай.

Лучше бы это был он, Кайло. Лучше бы город дал ему сожрать кого-нибудь из этих тихих добропорядочных тварей, и на этом все закончилось. Но нет, не всегда так бывает.

— Вы уже все? — над голосом звенит мошкарой женский голос, новый, незнакомый, до ужаса противный. — Мы закрываемся, — это другая официантка, белое треугольное лицо, холодные глаза и недовольство. Эй, чувак, может, хоть чаевых оставишь, так и кричат ее глаза.

У нее на запястьях нет ран, и вся она цельная. Слишком, пожалуй, никакая. У таких не бывает темных историй. Только парень, за спиной перетрахавший всех подруг, и незаконченное высшее, иначе с какого перепугу ей торчать в этой забегаловке, обслуживая бродяг и непонятных людей, вроде него.

— Да, — он демонстративно медленно цедит последний глоток кофе, уже не такого горького, хоть все еще отвратительного, и ставит чашку на блюдце. — До завтра.

В этот раз она уже не скрывает своего презрения. Для нее чужак, просидевший весь будний день за газетами и не оставивший и десяти центов чаевых, однозначно не стоит улыбки. Или хотя бы нормального до свидания.

Сахар. На пальцах до сих пор крупицы сахара, потому что он облизывал их, запуская в серебристую посудину, заполненную неровным песком. Сладким. С оттенком чужой боли.

Во время прогулки, а ночью в такое время прекрасно дышится, отлично смотрится и замечается до мелочей — сколько, например, от полицейского участка до ближайшего телефона-автомата, где в тени прячется пожарная лестница, ведущая в городские архивы, во сколько закрывается местное отделение газетенки, в которой до сих пор не выучили его настоящее имя.

На перекрестке уже нет кровавых пятен, нет и желтых вздрагивающих полос, запрещающих проход, нет ничего, что свидетельствовало бы об утренней смерти.

Смерть такая штука… живым до нее нет дела.

Но порезы, их-то он все еще помнит. Они словно красная Нить, протянувшаяся между одним миром и другим, между Кайло и той незнакомой девушкой, рискнувшей переступить через инстинкт самосохранения. Они приведут его к чему-то важному, понимает он, занятному.

Впервые за неделю от города больше не воняет дымом. Дождь смыл все.