Перебрав в уме свои скучные дела (пара пустяковых взяток, превышение должностных полномочий, разбойное убийство, два старых мафиозных «глухаря», загубленных на корню великими деятелями из горпрокуратуры, и скинутых в наш район, как в помойку, – тьфу, даже вспоминать не хочется), я загрустила, прекрасно понимая, что эту «вкусную» серию мне никто не даст. А если кто и даст, то руководство не слезет с меня по тем делам, что уже занимают мой сейф, а в эту серию надо погружаться с головой, иначе толку не будет. Вот так всегда: кому-то увлекательные и перспективные криминальные загадки, а кому-то унылая рутина из пожухлых «корочек».
Так я себя жалела и переживала, и сознание мое включилось лишь на кодовое слово, вернее, фамилию: «Горчаков». Заслышав ее, я встрепенулась, пытаясь понять, не вынашивают ли два эти ренегата коварных планов по приобщению моего друга и коллеги Алексея Евгеньевича к сему козырному расследованию. С них ведь станется: сначала баранину сварили, потом коньяком обошли, а в конце концов увели дело из-под носа. Как говорит наш общий знакомец Кораблев, сначала конфетка с ромом, потом ром с конфеткой, а потом бабушку убил.
Но нет, они просто перемывали косточки знакомым, в том числе и Лешке. Помянули все его последние романы, обсудили, с тонким психологизмом, сначала причины его патологической любвеобильности, потом – причины его патологического матримониального постоянства, отметив, что ни одной юбки Леша не пропустит, но из дому в пампасы совсем уж не рвется, как-то совмещает. И Ленка может быть уверена, что ее муж никогда не бросит. Хотя в последнее время я что-то не слышу про его романы; зато дела семейные у него с уст не сходят. Теперь он играет в Папу с большой буквы. Активно взялся за воспитание деточек, наверстывает упущенное за долгие годы следственной лямки.
Под монотонные речи мужчин я выглянула в окно. На улице уже совсем стемнело; и Синцов тоже посмотрел в окно, а потом на часы и потянулся.
– Спасибо вам, ребята. Вернули к жизни. Уже опять чертовски хочется поработать.
Мы с Сашкой понимающе улыбнулись, и я боднула Синцова в плечо.
– Может, останешься, Андрюша? Чего тебе тащиться через весь город на ночь глядя? Вот-вот мосты разведут.
– Ну, теперь для таких, как я, всегда есть вантовый. А потом, – он встал между нами и приобнял нас, сидящих, за плечи, – устал я, ребята, ночевать не дома. То в кабинете сплю. То лень на пару часов домой переться, вот и кемарю в машине… Спасибо вам, конечно, мне у вас хорошо. Но все-таки двину восвояси.
Надев пиджак и подойдя к двери, он привычно проверил в карманах наличие ключей от машины и удостоверения, а потом вдруг строго спросил меня:
– Тебе Катушкин звонит? Интересуется про убийства с отчленением голов?
Я растерянно кивнула.
– Вот и мне звонит, – сказал Синцов. – Ну, пока.
И он уехал.
А мы с Сашкой сидели в нашей уютной кухоньке, вдыхая горьковатый ночной воздух, подкрашенный тонким ароматом сваренного и уже выпитого кофе, и смаковали послевкусие мирной посиделки.
– Сашуля… Вот почему Синцов бобылем живет? Умница, симпатичный, настоящий мужик… Столько женщин вокруг неустроенных, да вот хотя бы в ГУВД у них, почему никто из них его к рукам не прибрал?
Муж отвел глаза от последних светящихся окон в доме напротив и повернулся ко мне, на губах его играла какая-то двусмысленная усмешка.
– Женщин много, говоришь? А скажи мне, какой из них тебе не жалко было бы отдать Синцова?
– Ты что?! – Я возмутилась. – Ты что, думаешь, я его нарочно при себе удерживаю? Сашка! Ты ревнуешь, что ли? Уж от тебя не ожидала, ты же умный человек! Он мне друг!
Сашка рассмеялся, уже не сдерживаясь.
– Ишь как ты разошлась! – Он притянул меня к себе, погладил по голове. – И почему я тебя так люблю? Сам иногда удивляюсь.
– Так ревнуешь?
– Нет. Я имел в виду другое. Какую из известных тебе неустроенных женщин ты видишь рядом с Синцовым? С кем ему будет хорошо?
Сашка, как всегда, попал в точку. Перебрав мысленно всех знакомых кандидаток, я вздохнула: могу поклясться, ни одна из них ему не суждена. И не в них дело, а в нем. Так что, боюсь, до конца дней Синцов обречен ночевать на чужих диванах и кофе с коньяком пить в гостях, посматривая на часы. Сейчас я испытывала к нему болезненную нежность и жалость, особенно из-за того, что плечом ощущала мягкую Сашкину спину. Мы вдвоем, и того же непередаваемого чувства теплой близости родственной души я искренне желала своим друзьям, и Андрюхе в первую очередь; пусть и у него все будет так же, как у нас с Сашкой…
Синцов позвонил мне в субботу утром, на следующий день, когда я потягивалась в постельке, щелкая пультом и скача по всем телеканалам вместо зарядки, и еще не отошла от болезненной нежности, ему адресованной. И сказал только два слова:
– Ну, Маша!
И повесил трубку.
У меня внутри похолодело. Интонация, с которой эти два слова прозвучали, а главное, эти безжалостные короткие гудки в трубке, по-моему, могли означать только одно: я чем-то так нагадила Синцову, что он даже не считает нужным со мной объясниться и навсегда вычеркивает меня из списков живущих, забыв про наше боевое прошлое, про то, что когда-то был ко мне неравнодушен, и про то, какие хорошие вещи вчера говорил мне в минуты душевного расслабления.
Выходные прошли в атмосфере мрачных предчувствий. Нехорошие мысли об отчлененных головах, предсказанных Катушкиным, перемежались с пугающими соображениями о том, чем я насолила Синцову. Мой номер он, видимо, сразу после телефонного крика души загнал в «черный список», дозвониться ему за объяснениями я так и не смогла, а потом гордо плюнула с видом «не больно-то и хотелось», но кошки на душе скребли.
Если бы я знала вчера, что аккурат после моего предложения отключить трубку ему действительно стали названивать заинтересованные лица, чтобы сообщить об очередном преступном эпизоде Скромника (как я уже успела обозвать про себя нового маньяка)! Но не дозвонились. Уехав от нас, он так до утра и не включил телефон, просто забыл, потому что никогда раньше так не делал, не оставался без связи, а тут внял моему дурацкому совету… И в результате не попал на место происшествия в те важные первые часы, когда еще можно предотвратить утрату ключевых доказательств, найти то, что через пару дней уже скроется от глаз людских, и не дать свидетелям забыть тончайшие нюансы всего, что они видели, слышали и осязали, – нюансы, которые испаряются из свидетельской памяти легко и незаметно, словно дымок от сигареты на свежем воздухе. А вместо этого он смаковал коньяк на нашей кухне и точил лясы ни о чем с двумя даже не родственниками. Но об этом я узнала только в понедельник, придя на работу и выслушав в канцелярии последние сплетни.
В принципе, у нас в районе можно даже сводок не читать, пока есть Зоя. Уж откуда она черпает всякую конфиденциальную информацию, могу только догадываться. Сама она, с загадочным видом вываливая свежайшие новости из всех абсолютно сфер – прокурорских ли, милицейских, интимно-светских, – не колется, приговаривая, что у каждого свои источники. Но учитывая, что везде – и в милиции, и во всех подразделениях прокуратуры – есть секретариат, куда, словно в Рим, ведут абсолютно все дороги и куда приходят отдежурившие следователи – сдавать наработанные материалы…
И в это утро именно Зоя живописала мне, как страдал и убивался Синцов, – как обычно, тщательно скрывая от меня, откуда она это узнала, но не забывая через слово поминать, что это по моей вине Андрей оказался информационно отрезанным от всего мира. Жестоко, в общем, со стороны старого друга. Но после всех страшных разочарований, выпавших на его долю, обижаться на Синцова было невозможно, надо понимать, что он и так деморализован и слегка не в себе, стало быть, придется исправлять положение.
Нет, мне известны, конечно, случаи, когда следователи спустя какое-то время и даже через много лет умудрялись выцепить нечто сенсационное и раскрыть на этом дело. Да чего там, я сама как-то раз, на втором году работы в прокуратуре, получив в производство безнадежное дело пятилетней давности об исчезновении маленькой девочки, которое шеф вытащил из пыльного архива перед очередной проверкой и сунул мне, чтобы было с кого спрашивать, решила, не питая никаких иллюзий, провести повторный осмотр квартиры, где видели пропавшую девочку в последний раз.
