Вспомнил он о тех днях… Мужчина зло уставился в огонь. В камине вовсю лобызались языки пламени, сжигая его ярость. Дрожали тени на стене, и постепенно Рихард пришел в себя. Он ведь тоже не желал зла своей жене. Все вскрылось как-то само, и он, оправдывая себя, проклиная законы круга, повторял свою молитву: предательство – самый страшный из грехов. И предатели расплачиваются за свой грех даже вопреки желаниям тех, кого они предали.

Магда стояла на месте и плакала, утирая слезы платком, и он вновь заговорил, надеясь, что она его услышит.

– Нет ничего страшнее, чем видеть как тот, кого ты любишь умирает у тебя на глазах… – выдал он свою боль, с которой жил долго и неразлучно. – Мы сами виноваты в том, что случается. Нечего винить других, – окончательно пришел он в себя, и теперь уязвленный уязвлял в ответ. – Нечего пенять на деревенских девок да выискивать черную кошку в темном углу. Прихорошись да принарядись. Да сними этот медальон. Хоть раз побудь женщиной, а не праведной монашкой. Можешь поговорить с женой Гувера. Уж она знает как ублажать мужа. А меня оставьте в покое со всей этой ерундой, – зло откинул он кочергу и вновь уселся в кресло, открывая том книги на заложенной странице. – В конце концов, вы – взрослые люди. В ваших головешках есть ум и язык взрослого человека, а на деле вы все маленькие дети, думающие, что жизнь – детская сказка со счастливым и справедливым концом. А чуть что не по вашему – стоит лишь прибежать и пожаловаться кому-то, и проблема решиться сама собой… Это не так.

– Вашему сыну стоит лишь… Вспомнить… Что у него есть жена.

– Вот пусть и вспоминает… – мужчина тяжело посмотрел на невестку. – Сын мой, а ум у него свой. Я понимаю тебя лучше чем кто-либо в деревне… Уж поверь… Но я не собираюсь до конца жизни смотреть за ним. Калеб сам себе хозяин. Он – взрослый мужчина. – Рихард развел руками. – Конечно, если ты хочешь… Ты всегда можешь поднять вопрос об измене в церкви или на собрании, но я тебя предостерегаю – хорошенько подумай, готова ли ты ради этой честности отдать чужую жизнь дорогого тебе человека.

Большего Рихард не желал ни слушать, ни говорить, в тайне решив все-таки поговорить с сыном. До чего же он устал от чужих проблем. К нему частенько наведывалась вся деревня, чтобы поныть да спросить совета, как быть. Порой он вспоминал юродивого Франциска и искренне завидовал ему. Вряд ли к тому наведывались медведи со своими жалобами на тяжелую жизнь в лесу…

Постояв чуток перед столом, не добившись большего, Магда ушла. Горько ей было от того, что некому было защитить ее. Ожт, не смотря на все свое могущество, оставался глух к ее мольбам. Ночами она слышала, как возвращается муж, как закрывает на засов дверь в сарай, и голубоглазая дочь Готфрида все глотала слезы, терзаясь своей неоцененной благодетелью и любовью. Не пойман не вор… Но она просто чувствовала соперницу и проклинала ее за все свои слезы и страдания.

Это было все, что она могла – изнывать от ревности да страдать от любви.

========== Ведьма ==========

***

Айя погладила пучеглазую козу меж рогов. Кудахтнула одна из куриц, пожелав своей хозяйке доброй ночи, и девушка по обыкновению подперла плетень, служивший загоном для всего лешего скота. Печально она оглядела свой дом – маленькую хижинку да выложенный каменным кругом очаг…

Ночь стрекотала ей со всех концов. Блеклыми огоньками поблескивали светлячки, придавая темноте особое очарование, но обычно бойкой и восторженной Айе было как-то не до этого. Ничего подобного она прежде не чувствовала. На душе было скверно. Руки опускались. Девушка поднимала грустные глаза к небу и вздыхала. Как же ей хотелось расправить руки-крылья и улететь в глубокую синюю мглу, к звездам.

С Калебом они стали видеться реже, но намного дольше, чем прежде. Приходивший юноша ее попросту не отпускал, и если слышал, что ей нужно идти к отцу или на охоту, начинал вопить болотной выпью. Он был очень неспокоен, и его неспокойство передавалось и ей.

Девушка подошла к огню и, подбросив хвороста, уселась погреться…

Калеб ей явно что-то не договаривал. Юноша хотел быть вместе с ней, жить, как те, кто входит в круг Ожта. Но жить он хотел не в лесу и даже не в своей деревне, а где-то далеко, будто хотел спрятаться… Калеб точно чего-то опасался, но чего? С чего бы вдруг Калебу убегать? Неужели кто-то желал ему зла? За что? Уж его-то точно никто не мог заподозрить в колдовстве. Да и он говорил ей, что отец его какой-то значимый в деревне человек. Может, из-за того, что он был с ней? Тут в лесу? Что, если кто-то прознал об этом? Люди в деревне злые. Может, Калебу… Грозила опасность? Из-за нее?

На темную голову снизошло озарение, словно Айя увидела что-то в языках пламени.

Калеб был в опасности! В мгновение ей все стало ясным и очевидным. Видимо, он не хотел ей рассказывать, чтобы она не волновалась, думалось девушке, и от тяжелого открытия у нее заболело сердце. Она должна была помочь ему. Защитить… Девушка едва не вскочила с места, чтобы, подхватив стрелы и лук, бежать вызволять его из неприятностей, но осеклась, тут же вспомнив их разговоры о побеге.

Ей было страшно убегать из лесу. Храброй охотнице еще никогда не было так боязно. Здесь ей все было понятным и знакомым. Она прекрасно знала, как выживать и как кормить свою семью. Кто знал, что ждало ее в том городе, о котором в последнее время Калеб говорил так часто. Как и где они будут жить там, как будут добывать еду? Может, люди там были еще злее. Правда, могло быть в точности и наоборот. Калеб говорил очень убедительно, словно уже успел обо всем побеспокоиться… Может, стоило довериться ему?

Оставить лес… Эта идея никогда бы не пришла ей в голову, если бы не он. Она была здесь счастлива. Среди вековых деревьев она чувствовала себя защищенной, будто лес хранил свою лесную ведьму от всех невзгод. Тут ее вырастил отец… Но ради того, чтобы спасти Калеба, она готова была идти хоть на край света.

– Айя, – появился позади нее старик. В его бороде запутался комар, и он, хлопнув по впалой щеке, убил назойливое насекомое. Медленно Леший уселся рядом. Отцовское сердце почувствовало беспокойство дочери, и, улыбнувшись, он мягко пригладил ее голову. – Айя…

– Отец… Я… – Она задрожала, положив голову ему на плечо. О Калебе девушка рассказала еще тогда, когда юноша подарил ей ленты. Да и сам старик, казалось, все понимал без слов и не мешал. Дело-то молодое, вот только… Каждый раз, когда Айя уходила от хижины, он мычал, умоляя быть ее осторожной. – Я не знаю, что мне делать…

– М-м-м… Айя… М-м-м.

– Уедем из леса? В город? – Вдруг сказала она.

– М-м-м?

– Он так хочет… Он хочет, чтобы я уехала с ним отсюда. Ему грозит опасность, понимаешь? Но я не брошу тебя, – помотав головой, Лешая решительно нахмурила брови. – Уедем все вместе, прошу тебя, – сжала Айя сухую руку отца, прося ласково и тихо, хотя сама сомневалась в каждом своём слове. – Туда, где мы еще не были и никто нас не знает. Мы будет жить не как лешие, а как обычные люди. Там тебя никто не закидает яйцами и грязью!

– М… Айя, – покачал старик головой. Дело было не в этом. – Айя-Айя-Айя…

– Мы поселимся в настоящем домике с оконцами. Заберем нашу козу. Я наконец-то научусь варить сыр, а ты будешь плести корзины на продажу, – девушка печально улыбнулась. – Калеб тоже сможет научиться у тебя… А еще… Мы купим тебе новый костюм и… Мы больше никогда не вернемся в этот лес, – с горечью сказала Айя.

Мужчина покачал головой. Он выставил руки к огню и, погрев ладони, растер тугую пленочку на коже. Думая, он зажевал нижнюю губу. Старик махнул рукой в сторону деревни и о чем-то промычал.

– В деревню мы тоже не вернемся. Люди там злые… Ты сам знаешь. Все они говорят, что я – ведьма…

Юродивый Францсик кинул подвернувшуюся шишку в огонь. Лицо его вдруг стало грустным. Думая, он все прикусывал нижнюю губу. Вдруг он вздохнул, и, видимо, от тяжелых сомнений, почесал шелушившуюся лысину. Айя отчаянно взмолилась к нему.