- А если Уриенс - изменник, который задумал выдать его Олваргу?!
Ингритт нахмурилась, как будто что-то взвешивая про себя.
- Да нет, не думаю... - ответила она в конце концов. - Уриенс очень хитрый человек - иначе он не смог бы править здесь при гвиннах. Мне кажется, если бы он действовал по собственному побуждению, он бы нашел десяток способов проделать это тоньше и не подвергать опасности своих людей.
- Каких же, например?..
- Не знаю. Отравил бы их обоих за обеденным столом и отослал бы Олваргу их головы... Да мало ли! Но точно не пришел бы в Ландес Баэлинд средь бела дня и не сказал бы Криксу, что он арестован. А вот если Истинный король и правда приказал ему арестовать Атрейна и дан-Энрикса, то ему просто ничего не оставалось, кроме как пойти и выполнить этот приказ.
Олрис был вынужден признать, что все это звучит вполне разумно.
- Ладно. Ты, наверное, права. И что нам теперь делать?
Ингритт дернула плечом.
- Полагаю, ждать. Когда я шла сюда из лазарета, внизу уже было очень неспокойно. Думаю, что очень скоро новость разойдется по всей крепости, и люди примутся шуметь и требовать, чтобы им объяснили, почему Атрейн с дан-Энриксом находятся под стражей. Тогда мы, во всяком случае, узнаем, в чем их обвиняют.
Олрису эта идея не понравилась.
- Может, лучше ты попросишь помощи у Алинарда? - спросил он. - Я думаю, он мог бы пойти к Истинному королю...
- И что бы он сказал? "Я не имею ни малейшего понятия о том, за что был арестован Меченый, но я уверен, что это какая-то ошибка"?.. Если уж король решился на арест Атрейна и дан-Энрикса, подобные слова его не убедят. Надо хотя бы попытаться выяснить, что там произошло на самом деле... - несколько секунд Ингритт молчала, задумчиво потирая подбородок. - Ты сказал, что сенешаля ранили?
Олрис кивнул.
- Тогда спускайся вниз и постарайся разузнать, где его держат. Я пойду к себе, переоденусь и возьму все необходимое. Если рана достаточно серьезная, то к нему, возможно, пустят лекаря... Король не может не понять, что сохранить Атрейну жизнь - по крайней мере, до суда - в его же интересах. Если сенешаль умрет, его сторонники никогда не поверят ни в какие обвинения и будут называть этот арест убийством. А тут еще и дан-Энрикс... Нужно окончательно сойти с ума, чтобы восстановить против себя большую часть собственной армии.
Олрис поднялся на ноги, чувствуя, как в затекшие от долгого сидения ступни разом вонзаются тысячи крошечных иголок. За время жизни в Руденбруке он успел отвыкнуть от того, как стремительно Ингритт принимает решения и с какой энергией берется за их воплощение в действительность. Теперь он чувствовал себя довольно глупо - получалось, что он не сумел предложить ничего дельного, да и весь риск задуманного Ингритт предприятия касался исключительно ее самой, в то время как ему, похоже, предстояло дожидаться ее в безопасном месте и надеяться, что все закончится благополучно.
- Я даже не знаю, как тебя благодарить, - неловко сказал он. Девушка повела плечом.
- Пока что меня не за что благодарить. Посмотрим, что из этого получится.
Вернувшись со своей разведки, Олрис сообщил, что сенешаль содержится в Кошачьей башне, тогда как Меченого отвели в башню Лотаря, которую при гвиннах называли Королевской. Ингритт поняла, что это сделано намеренно - теперь Атрейн с дан-Энриксом оказались максимально далеко от городских казарм, не говоря уже о том, что башня Лотаря и Кошачья находились в противоположных концах крепости. Надумай кто-нибудь из айзелвитов напасть на охрану и освободить обоих арестантов, им пришлось бы разделиться на две группы.
Ингритт задала себе вопрос, на что надеется она сама, но колебаться было поздно. Если сенешаль и вправду ранен, то помочь ему - ее обязанность. Гвардейцы Уриенса, вероятно, перепуганы беспокойной обстановкой в Руденбруке, и не станут ее даже слушать, но она должна, по крайней мере, попытаться осмотреть Атрейна.
Ингритт вспомнила, как во время работы в лазарете Меченый рассказывал о человеке, обучавшем его лекарскому делу. Обычно он вспоминал эти истории нарочно для того, чтобы поднять ей настроение или помочь отвлечься, поэтому старался выбирать какие-то забавные моменты - например, рассказывал о том, как он вернулся их военного похода и пытался убедить столичного врача, что он всерьез намерен заниматься медициной, или о том, как Рам Ашад учил его вправлять переломы на сломанной деревяшке, обернутой толстым одеялом, и как Крикс при первой же попытке сломал эту деревяшку еще в двух местах. Но среди воспоминаний Крикса об Ашаде иногда встречались и совсем другие - то серьезные, то грустные, то страшные. Дан-Энрикс явно относился к своему наставнику с огромным уважением, и Ингритт постепенно начала довольно ясно представлять себе его характер. Девушка ничуть не сомневалась в том, что, если бы Рам Ашад узнал о том, что нуждающийся в его помощи человек находится в тюрьме, он бы не колебался ни минуты.
Ингритт взяла туго набитую кожаную сумку, с которой обычно ходила к роженицам или к пациентам, которые не в состоянии были дойти до лазарета, и отправилась к Кошачьей башне, размышляя, что сказать гвардейцам, охранявшим арестанта. Сердце учащенно билось в ребра. Ей казалось, что она не волновалась так даже в те дни, когда она взялась лечить Рыжебородого вместо отца.
Вход в Кошачью башню охраняли несколько гвардейцев во главе с сержантом. Его бородатое, квадратное лицо показалось Ингритт знакомым, а мгновение спустя она и правда вспомнила о том, как пару месяцев назад он оказался в лазарете с рыбьей костью, застрявшей в горле. Гвардеец угрюмо наблюдал за приближающейся девушкой, а Ингритт смотрела на него и вспоминала, как он выглядел тогда - багрово-красный, обливающийся потом, с выкаченными от ужаса глазами... Успокоить его было очень сложно - он хрипел, давился кашлем и слюной, но под конец дан-Энрикс все-таки сумел подцепить кость тонким металлическим крючком и вытащить ее наружу.
Наверное, если бы к башне подошел мужчина, то гвардейцы уже приказали бы ему остановиться, но вид Ингритт не казался им достаточно опасным. Сержант просто сделал несколько шагов ей навстречу, загораживая Ингритт путь.
- Сюда нельзя, - сказал он грубовато. - Возвращайся к себе в лазарет.
- Я слышала, что лорд Атрейн был ранен при аресте. Если это так, то кто-то должен осмотреть и перевязать его, - ответила она.
Стражник смотрел на нее сверху вниз. Его лицо казалось девушке холодным и бесстрастным, как у статуи. Зато другой гвардеец, подбоченясь, заявил:
- Малышка, тут тебе не госпиталь. Ты думаешь, мы стоим тут, чтобы пускать к Атрейну всех, кто этого захочет?..
Ингритт чуть не фыркнула. Так, значит, она теперь "малышка". Большинство этих гвардейцев хлебом не корми, дай только повыделываться друг перед другом. А поодиночке, в лазарете, все до одного зовут ее "сударыня".
- Я понимаю, - согласилась Ингритт, игнорируя нахальный тон гвардейца. - Просто доложите о моем приходе вашему начальству. Может быть, они позволят мне пройти.
Лицо сержанта осталось таким же равнодушным.
- Я не могу оставить пост, - ответил он. - Вечером будет смена караула, капитан придет сюда - тогда и доложу. Уверен, это дело может подождать.
Ингритт скрестила руки на груди, борясь со вспышкой гнева.
- А что, если, пока мы будем дожидаться смены караула, сенешаль умрет?
- До смены караула как-нибудь дотянет, ничего с ним не станется, - ляпнул все тот же человек, который называл ее "малышкой". Ингритт раздраженно посмотрела на него.
- Рана может выглядеть довольно безобидно, и все-таки оказаться исключительно серьезной. Сенешаль...
- Да пропади он пропадом, твой сенешаль, - угрюмо огрызнулся сержант. - Когда его пришли арестовать, он зарубил троих наших парней. С чего король должен заботиться о тех, кто убивает его слуг?..
"С того, что, если сенешаль умрет, то завтра в Руденбруке будет некем править!" - чуть было не сорвалось у Ингритт с языка. Но она вовремя сдержалась. Было совершенно очевидно, что гвардейцы в жизни не допустят мысли, что женщина может что-то понимать в таких вещах.
