– Первое – картечью – и шрапнелью, – скомандовал государь.

Первый выстрел ударил высоко в здание Сената. Со стороны мятежников послышались крики, выстрелы.

– Пальба орудиями по порядку, правый фланг, начинай… Отставить! – крикнул император, неотрывно глядя на восставших. – Первая! – снова скомандовал он, срываясь на крик.

Махнув рукой, император поскакал к Зимнему дворцу. Следом двинулась кавалькада всадников. Позади их один за другим зазвучали выстрелы из пушек. Они продолжались, даже когда раздалась барабанная дробь, призывающая к прекращению стрельбы.

После второго выстрела картечь попала прямо в гущу мятежников. Бунтовщики было рванулись вперед, но следующий выстрел остановил их и рассыпавшийся строй стал отступать, по Галерной улице и по Английской набережной. После очередного выстрела площадь была очищена, на ней оставалось несколько мертвых и тяжелораненых солдат. Теперь главное направление отступающих бунтовщиков было к Неве.39

Оставленный императором командовать войсками генерал Толь, увидев выстраивающихся на Неве мятежников и готовящихся выдвинуться на Сенатскую площадь, приказал поставить пушки на Английскую набережную. От Исаакиевского моста и здания Сената в мятежников полетела картечь. Десятки тел покрыли белое полотно реки. Оставшиеся в живых мятежники ринулись к другому берегу. Выживших после смертоносного огня бунтовщиков, добравшихся до Васильевского острова, встречали конники лейб-гвардии Конного полка. Несколько взводов «измайловцев» и «семеновцев» ловили убегавших по Галерной улице и Английской набережной.

Удаляясь от площади, Николай Павлович продолжал оглядываться. Он ловил себя на мысли, что сейчас поступает точно так, как поступал в детстве, – великий князь со страхом обходил пушки Петропавловской крепости, вздрагивая от их выстрелов. Тогда никого не убивали, но он боялся пушек. А сейчас…

Он успокаивал себя: «Я не сбежал. Я дал команду и покинул площадь. Участь мятежников была решена».

«Нет, – говорил ему другой голос. – Ты испугался крови».

«Мне надо было срочно побывать в Зимнем дворце. Там осталась моя семья. Они переживают за меня», – оправдывался Николай Павлович и, ухватившись за эту мысль, развивал ее: «Мне доложили, что гвардейцы Саперного батальона преградили путь гренадерам. Они спасли жену, детей, матушку, в случае ареста которых я не мог бы решиться на картечь и пришлось бы вступать с мятежниками в переговоры. Я спешу поблагодарить верных мне саперов».

Едва мысль заканчивается, внутренний голос совести вновь напоминает ему: «Ты испугался крови».

«Да, – соглашается с ожесточением император. – Я испугался, что мой первый день вступления на престол обагрен кровью моих солдат. Покидая площадь, я старался хоть на какое-то время забыться в кругу семьи, собраться с мыслями, укрепить себя верой, что кровь моих солдат пролита не напрасно. Я не мог поступить иначе, потому что малейшее послабление привело бы к краху империи».

Увидев главные ворота, император сошел с коня и быстрой походкой направился к лейб-гвардии Саперному батальону, выстроенному на Дворцовой площади.

С саперами его связывала долгая дружба. Знакомство с ними состоялось 1 июля 1817 года, когда император Александр I объявил великого князя главным инспектором Корпуса инженеров и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. Назначенный на новую должность, он разработал общее наставление для обучения и занятий саперных и пионерных батальонов.

Саперный батальон по тому времени имел две саперные роты и две минерные, общей численностью около 800 человек, отобранных из лучших рекрутов и офицеров. Батальоном командовал инспектор Инженерного корпуса генерал-лейтенант граф Карл Иванович Опперман. Шеф батальона великий князь Николай Павлович знал в лицо и по фамилии всех саперов, включая рядовых.

Император шел навстречу со своими саперами и вспоминал 1822 год. Его попечением в батальоне был организован оркестр «медной музыки». Были закуплены трубы духового оркестра нового образца. После возвращения гвардейского Саперного батальона с учений подшефные Николая Павловича заняли первое место среди военных оркестров. С этого времени медные трубы полковых оркестров нового образца вошли в быт русской армии.

– Здорово, мои саперы! – звонким голосом приветствовал государь.

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – дружно ответили они.

Закончив на этом церемонию и сразу нарушив порядок, который сам требовал всюду соблюдать неукоснительно, он бросился к своим любимчикам и стал рассказывать им о своих переживаниях на Сенатской площади. Казалось, еще мгновение и саперы, нарушив строй, обступят бывшего командира, затеется меж ними разговор на равных. Все произошло неожиданно, где-то на полуслове Николай Павлович оборвался, в глазах его вспыхнул холодный блеск, он выпрямился и твердой походкой пошел вдоль строя.

– Если я видел сегодня изменников, – говорил он, здороваясь с каждым в отдельности, – то с другой стороны видел также много преданности и самоотвержения, которые останутся для меня всегда памятными.

Николай Павлович благодарил своих любимцев. Но это уже был другой человек. В сдержанных пожатиях рук, в голосе его не было той волнительности, того легкого чувства расположения к ним. Перед строем саперного батальона твердо ступая проходил император, в голосе которого звучало железо, глаза которого светились стальным огнем, и ничего уже в фигуре и лице его не напоминало о великом князе.

– Я только сейчас заметила, ты вернулся совершенно другим, любимый мой, – сказала Александра Федоровна, когда Николай Павлович зашел в комнаты императрицы и сказал ей, что мятежники разбиты. – У тебя даже изменился голос, взгляд твой стал строже. И, знаешь, это тебе к лицу.

– Я был далеко не так храбр на Сенатской площади, моя дорогая, но заставил побороть себя. Признаюсь, я набрался там силы и уверенности, чтобы легче было править нашей империей, – ответил он, улыбаясь.

Николай Павлович и на самом деле был на пределе физических и духовных сил. Он опасался, что присяга не состоится, мятежники возьмут верх и придется идти на переговоры. Но больше всего император боялся за свою семью. Перед тем как скомандовать пушкарям открыть огонь, он послал во дворец предупредить о выстрелах.

Сейчас Николай Павлович находился в своих комнатах. Рядом была любящая жена, дети. Он еще не видел матушку. Не делился с нею своими переживаниями. Но времени на встречу с ней не оставалось, за дверьми нарастал шум. В коридорах давно уже томились неизвестностью государственные сановники, духовенство, военные и гражданские чины, дамы, съехавшие на торжественный молебен.

Первыми стояли у дверей императора старые сановники в пудре и шелковых чулках, в башмаках и в мундирах, шитых золотом. Они шептались и покачивались, поддерживая друг друга. Здесь был семидесятилетний министр внутренних дел Ланской, восьмидесятилетний министр просвещения Шишков. Министры отвесили поклоны государю степенно, с достоинством и первыми последовали за ним и августейшей фамилией. Чуть поодаль шли начальник Генерального штаба Нейдгардт, принц Евгений Вюртембергский, генералы Васильчиков, Голенищев-Кутузов, Левашов – новые соратники нового государя.

Перед торжественным молебном император велел вынести на Дворцовую площадь наследника. Одетого в мундир лейб-гвардии Гусарского полка, семилетнего Александра к гвардейцам Саперного батальона вынес камердинер Марии Федоровны Гримм. Вызвав солдат, награжденных знаками отличия военного ордена, Николай Павлович разрешил им поцеловать наследника.

Завершив церемонию, Николай Павлович обратился к своим любимчикам:

– Я не нуждаюсь в вашей защите, но его я вверяю вашей охране!40

Перед началом молебна к дворцу вернулся генерал-адъютант Толь. Он был послан императором к казармам лейб-гвардии Конного полка, куда был отнесен после ранения генерал-губернатор Милорадович. Завидев его, Николай Павлович, стоявший возле средних ворот дворца и занятый разговором с генералами, прервался и быстрым шагом направился к графу.