Между Милорадовичем и солдатами сразу устанавливалось доверие. От него ожидали объяснения причин отсутствия цесаревича Константина. Спрашивали генерала, почему он не с ними. Он подробно обо всем рассказывал, разглядывая солдат, пытался найти знакомые лица, увидеть преданные взгляды.

Положив руку на эфес своей шпаги, твердым голосом Милорадович говорил:

– Ручаюсь этой шпагой, которую получил за спасение Бухареста, цесаревич жив, здоров – он в Варшаве – я сам получил от него письмо. Он добровольно отрекся от престола.

Расталкивая солдат, к Милорадовичу подошел князь Оболенский. Вежливо, но настойчиво он попросил:

– Извольте, ваше сиятельство, отъехать. Оставьте в покое солдат, которые исполняют свою обязанность.

– Почему же? – удивленно посмотрел на него генерал-губернатор. – Почему же мне не говорить с моими солдатами.

Отвернувшись от Оболенского, он продолжил:

– Солдаты! Солдаты!.. Кто из вас был со мною под Кульмом, Лютценом, Бауценом, Фер-Шампенуазом, Бриеном?.. Кто из вас был со мной, говорите! Кто из вас хоть слышал об этих сражениях и обо мне? Говорите, скажите! Никто? Никто не был, никто не слышал?

Милорадович снял шляпу. Перекрестился. Поднялся на стременах и, озирая толпу восставших, сказал удрученно:

– Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата!

Князь Оболенский снова попытался вступить в переговоры с Милорадовичем. Но князя он по-прежнему не замечал и продолжал разговор с восставшими:

– Офицеры! Из вас же, верно, был кто-нибудь со мной! Офицеры! Вы все это знаете?… Никто? Бог мой! Благодарю тебя!.. Здесь нет ни одного русского офицера!.. Если бы тут был хоть один русский офицер, хоть один солдат, то вы знали бы, кто Милорадович!

Он вынул шпагу и, держа за конец клинка эфесом к солдатам, продолжал с возрастающим воодушевлением:

– Вы знали бы все, что эту шпагу подарил мне цесаревич, великий князь Константин Павлович, вы знали бы все, что на этой шпаге написано!.. Читайте за мной: « Дру-гу мо-е-му Мило-радо-ви-чу»… Другу! А? Слышите ли? Другу!.. Вы знали бы все, что Милорадович не может быть изменником своему другу и брату своего царя! Не может! Вы знали бы это, как знает о том весь свет!

Он медленно вложил в ножны шпагу.

– Да! Знает весь свет, но вы о том не знаете… Почему?.. Потому что нет тут ни одного русского офицера, ни одного солдата! Нет! Тут мальчишки, буяны, разбойники, мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную честь, название солдата!.. Вы – пятно России! Вы – преступники перед царем, перед Отечеством, перед Богом! Что вы затеяли? Что вы сделали?

Возраставшее оживление слов, возвышение голоса, огонь движений, жестов лились и как электрический ток проникали в каре Московского полка, разрушая его. Подняв высоко руки, Милорадович уже не говорил, а гремел, владычествовал, повелевал толпой. Люди стояли вытянувшись, держа ружья под приклад, глядя ему робко в глаза. Он продолжал, усиливая свое на них воздействие:

– О жизни говорить нечего, но там… там, слышите ли? У Бога!.. Чтоб найти после смерти помилование, вы должны сейчас идти, бежать к царю, упасть к его ногам! Слышите ли? Все за мною! За мной!

Он взмахнул руками.34

Движение генерал-губернатора невольно повторили солдаты, подавшиеся его проникновенной речи. И может, скажи он еще несколько зажигательных слов, призови мятежников следовать за собой, в рядах могло бы возникнуть смятение.

В морозном воздухе отчетливо глухо прозвучал выстрел.

В какие-то секунды никто не понял, откуда и кто стрелял. Все взоры были обращены на Милорадовича. Он резко опустил руки, с головы его упала шляпа, потом медленно переломилось его тело. Лошадь рванулась. Милорадович качнулся. Толпа отхлынула. Находившийся рядом с графом адъютант Башуцкий успел поддержать падающего военного генерал-губернатора и положить на землю.

Государь стоял на коне возле дома Лобанова-Ростовского. Он был в одном мундире. Его литая высокая фигура, которую венчала черная шляпа с черными перьями, мерно покачивалась. Императора окружала свита, пополнившаяся генералами, поспешившими заявить о преданности новому императору. Они кружили возле Николая Павловича, то и дело приближаясь к нему, давая советы, получая указания.

Во время разговоров все чаще на глаза Николая Павловича попадал штабс-капитан Нижегородского драгунского полка в черной повязке с черными глазами и усами. Он находился возле императорской свиты и безуспешно пытался пробиться сквозь генералов.

– Кто этот офицер? – спросил государь генерал-адъютанта Васильчикова.

– Якубович, – ответил тот.

– Александр Иванович Якубович – неординарная личность, – дополнил, выдвигаясь вперед всех, генерал-адъютант Комаровский. – Я знаком с ним. Отчаянный малый. Получил известность лихими набегами на горцев. На Кубани его тяжело ранили в голову. Находится на излечении в Петербурге.

Николай Павлович снова отыскал глазами Якубовича и махнул рукой.

Капитан чуть пришпорил коня и, приблизившись к императору, горячо выпалил:

– Ваше величество, я был против вас, теперь же я хочу умереть за вас!

Государь улыбнулся, протянул руку:

– В таком случае, пойди к возмутителям и уговори их сдаться.35

«Кто он, болтун или романтик? И сколько среди мятежников таких сомневающихся?» – подумал государь, когда тот, отдав честь, лихо развернул лошадь.

Николаю Павловичу вдруг захотелось, чтобы на площади, среди восставших, было больше офицеров, мгновенно вспыхнувших желанием пойти на подвиг, свершить нечто великое ради призрачной идеи справедливости, а со временем стояния на морозе, осознавших всю пустоту этого величия, этой жертвенности и желающих как можно скорее мирного исхода дела. Теша себя этой мыслью и оглядывая свое малочисленное войско, состоявшее только из батальона лейб-гвардии Преображенского полка, он понимал, если в ближайший час, два на помощь к нему не подойдут другие полки, а восставших на площади станет больше, он потерпит поражение, о последствиях которого страшно было думать.

Его размышления прервали выстрелы. Прибежал флигель- адъютант Генерального штаба Голицын.

– Ваше величество! Тяжело ранен граф Милорадович. Смертельно, – доложил он.

Государь кивнул. На бледном лице его никто не заметил перемен.

К свите приблизился генерал-адъютант Бенкендорф.

– Слышали о Милорадовиче? – спросил он хриплым голосом.

– Милорадович искупил свою вину. Он не видел другого выхода. Но цена слишком уж дорога, – хмурясь, сказал Николай Павлович.

Мимо на рысях пронеслись два эскадрона Конной гвардии. К императору подскакал генерал-лейтенант Орлов.

– Ваше величество, докладываю, Конная гвардия в полном составе прибыла, – отрапортовал он.

Вслед за первыми эскадронами показались другие всадники. Прибытие конногвардейцев имело для Николая Павловича большое значение. Шефом этого полка был цесаревич Константин Павлович. В детские годы он сам был шефом этого полка. Император тут же приблизился к выстроенной колонне и, волнуясь от радости, приветствовал:

– Здорово, ребята!

По колонне прокатилось: «Ура!»

Сенатская площадь, стесненная заборами со стороны Исаакиевского собора, уже становилась мала для размещения большого количества войск. В тесном пространстве, пройдя по шесть человек в ряд, Конный полк выстроился в две линии, правым флангом к монументу, левым к деревянному заботу, ограждающему собор. Против них стояли мятежники, густой неправильной колонной, закрывая собой вход в Сенат. Между восставшими и конногвардейцами было не более 50 шагов, и они отчетливо различали друг друга. Некоторые даже перекрикивались.

«Они не должны уйти от возмездия!» – думал Николай Павлович, бросая взгляд на мятежную колонну.

«Они должны за все поплатиться», – возмущался император, слыша выстрелы со стороны восставших, получая известия, то об обстреле командующего гвардейского корпуса Воинова, то об избиении директора канцелярии Генерального штаба, флигель- адъютанта Бибикова, пытавшихся образумить солдат и офицеров Московского полка.