– Вопрос, конечно, интересный, но чисто риторический. Говорите, говорите еще что-нибудь.
– Мне что-то мешает смотреть. Не пойму что.
– Ваши ресницы. Мы их чуть-чуть удлинили и загустили. Привыкните.
– Но зачем? – искренне удивилась она. – Моя старая внешность меня вполне устраивала. И потом, зачем старухе длинные ресницы… ой, так я что, уже не старая?
Она, насколько могла, скосила глаза вниз, на свое тело. Две заманчиво торчащие под простыней выпуклости не оставляли никаких сомнений – там, внизу была уже НЕ ОНА. Сердце забилось так сильно, что Кирилл сразу же бросился к клавиатуре, и она опять забылась…
…А тогда, у нее же дома, Кирилл отсканировал все ее пальцы и радужку – для прохода в лабораторию, записал все в свой ноутбук.
– Значит так, я не прощаюсь. Часам к двум за вами заедут. Тот самый шофер, что нас сюда привез, помните? Его Женей зовут. С собой ничего не берите, еще вернетесь. Ну, я пошел? – на пороге остановился. – Все еще можно отменить. Помните об этом. Когда уже будет нельзя, я скажу.
Ушел. Высокий, худой, взлохмаченный… А ей всегда нравились аккуратно причесанные, с хорошей стрижкой… Как Василек… Да он и не имел права быть другим, ее Василь, ведь военные всегда аккуратны…
Она долго смотрела в окно вслед уезжающей Ауди. Нет, она не передумает!
Решительно подошла к телефону, набрала номер Виты:
– Я дома до двух. Хочешь – приезжай.
…Вита ворвалась в дом как всегда, подобная рыжему урагану.
– Ох, ну и кавалер у тебя был, – зажмурившись, потянула носом. – Крутые духи! Ну, шикарный мужчинка! Ну, давай, рассказывай! Ну, мне-то можно! Я – "могила"!
– Рассказывать особенно нечего, чайку попили, поболтали…
– Ну, бабуленька! Ну, что ты меня за суслика держишь? А почему тогда мне было нельзя? При всех остальных можно, а тут вдруг "здра-а-а-асьтиии-приехали" и нельзя? Щас как оби-и-ижусь!
– Вита. Слушай, я должна сказать тебе что-то очень серьезное…
Вита уже уминала за обе щеки оставшийся бисквит и, с набитым ртом, сделав страшные огромные глаза, сказала зловеще:
– Все ясно, ты "залетела". Не переживай, материально и морально поможем, будет сын полка! Класс! А то у меня только двоюродная бабушка, хочу двоюродного дедушку!
– Вита…
Наконец, внучка что-то уловила в ее голосе, узкое личико сразу побледнело (такая тонкая кожа!):
– Бабуль, ты что обиделась? Ну, ты же самая-самая! Ну, я же шучу!
– Я не о том. Вита, это был… врач. Я очень больна, и жить мне осталось, может, чуть больше недели… рак…
Вита молча смотрела ей в глаза. Видела, что не шутит. Последняя краска уходила с этой милой родной мордашки…
– Бабуля, – девочка говорила тихо, а янтарные глаза кричали. – Это ведь ошибка, правда? Ну, ты так сразу и поверила… этого не может быть… Ну, ты ведь такая…
– Нет, Вита, правда. Если бы не… врач, я могла умереть и этой ночью. Вряд ли до телефона дошла бы…
Вита не могла долго сидеть на одном месте. Вскочила, забегала по кухне.
– А папа?! А бабушка?! Да они тебя в такую больницу устроят, ты оттуда как огурчик выйдешь! Да хоть у нас или хоть где!!! Ты что, забыла об их возможностях? Надо же звонить!
Вита кинулась к телефону, но она уже стояла около него и держала трубку.
– Витуля, я когда-нибудь тебя обманывала? – и подумала, что сейчас и начнет… – Или ты думаешь, что я не хочу больше жить? Если я сказала, что все – значит, уж верь мне…
– А вдруг все-таки что-то еще можно сделать? – у Виты уже блестели глаза. – Ну, нельзя же вот так опустить руки!
– Сделать можно. Например, умереть на операционном столе, порезанной на лоскутки. Лучше уж так. И потом, ты что думала – я буду жить вечно? Вспомни, сколько мне лет!
Вита зарыдала. Уткнувшись в ладошки, горько, безутешно… Она прижала ее к себе, гладила по худым плечикам, по непокорному рыжему облаку волос…
– Да, будет, будет… Нужно во всем искать положительные стороны. Подумай, у многих ли вообще есть прабабушки? А у тебя была. И причем достаточно долго! Почти восемнадцать лет. И многим ли прабабушкам повезло с такими правнучками? – она вытирала Витулины заплаканные глаза. – Давай оставшееся время не думать о плохом, ладно?
– Это мне повезло… – девочка еще всхлипывала, но изо всех сил старалась взять себя в руки. – Таких как ты не бывает…
– И еще вот что… Ты сейчас и здесь должна твердо пообещать мне, что никто их наших об этом не узнает. Обещаешь?
– Ой, – Вита испугалась, – но я не смогу! Ты же знаешь, у меня все вранье сразу на щеки вылезает!
– А ты постарайся. Придумай слезливую и грустную историю. Вот, например, скажи, что реферат по английскому не сдала.
– Ты как всегда шутишь, – Вита и плакала и улыбалась. – Я!! …и по английскому… Уж лучше по математике…
– Если вы пишете рефераты по математике, то пусть будет математика. Ну, так как? Обещаешь? Ведь это, видимо, моя последняя просьба…
– Бабуля, милая,… – девочка бросилась ее целовать, – да я для тебя… Ну, ты же знаешь!
– И еще, – она и сама с трудом сдерживала слезы. – Следи за речью… Все "ну" да "ну"…
…Когда она проснулась в следующий раз, Кирилл уже стоял у кровати.
– Ай-я-яй! Я что говорил? Думать о хорошем, смотреть хорошие сны, – он смеялся. – А вы что творите? У меня уже компьютер дымится от ваших эмоций! Пришлось самому разбудить вас.
– А что, – она кивнула в сторону аппаратуры, – там все понятно, о чем я думаю?
– Если бы! Там я вижу… ну, например, как яростно пульсируют ваши еще не совсем сросшиеся сосуды. И это мне очень не нравится. Так, что давайте лучше поговорим. Как самочувствие? Голова не болит?
– Да нет, вроде… – она внимательно прислушалась к себе, – ничего не болит. Хочется есть.
– Браво! Спящая царевна просыпается! Сейчас накормлю, – он подошел к компьютеру, защелкал длинными пальцами по клавишам.
– Так неинтересно… Хочу на самом деле… пожевать что-нибудь. И еще хочу посмотреть на себя, – она все еще от шеи до пяток была закутана простыней.
– Рано еще. И жевать и смотреть.
– Я буду умненькой-благоразумненькой. Волноваться не буду. Ну, пожалуйста, – она протянула как можно жалобнее, – хотя бы на лапку с черной шерсткой…
Из угла, как колобок выкатился Виктор Евгеньевич.
– Какая лапка, какая шерстка! Кира, она заговаривается! Надо ее выключить!
– Тихо, тихо, – Кирилл улыбался, – все в порядке. Это я ей про Найту рассказывал.
– Фу-ты, ну-ты, – Лада вытащил свой огромный клетчатый платок и вытирал лысину, – так ведь и до инфаркта доведете, дети мои! Ну, ладушки! Беседуйте дальше. А я посмотрю.
Он опять укатился в свой угол.
– Кирилл… – она опять старалась придать своему новому голосу побольше жалостливости, – только руку… Только посмотреть – возьму я теперь октаву или нет?
– Ладно, – он решительно подошел к кровати и отстегнул один край простыни, – начинайте все постепенно, и шевелиться, и смотреть.
Она видела, что теперь уже все потихоньку повылезали из-за своих приборов – и Лада, и Антон, и Олег с Игорем. И еще она знала, что практически весь коллектив – а это без малого человек триста – все, или почти все, сейчас или у себя в лабораториях или в центральном зале следят за ней по мониторам, на которые поступают изображения с четырех камер в палате.
Сначала она пошевелила пальцами. Потом сжала руку в кулак. Ногти уперлись в ладонь: "Слишком длинные! Будут клацать по клавишам…". Потом она медленно вытащила руку из-под простыни. И сразу зажмурилась. Вздохнула поглубже, набираясь храбрости, и решительно открыла глаза. Прежде всего, ее удивило именно то, что рука была МОЛОДАЯ. С молочно-белой матовой кожей. Такой у нее никогда не было, она всегда была "смуглянкой-цыганкой", как говорил Василек… И еще рука была…Теперь она вовсю вертела ею, разглядывая со всех сторон…
