3. Современная историческая наука не анализирует социальные события с позиции их возможного вариативного развития, что препятствует адекватному объяснению и оценке фактически свершившегося[39].
Научное познание не оказывает непосредственного влияния на первые две сферы – социально-онтологическую и психологическую, но оно способно скорректировать методологию своих исследований. Осмысление уроков истории становится возможным лишь при её вариативном прочтении, основанном на учете реализованных возможностей, породивших рассматриваемое явление, в их сравнительно-оценочном отношении к гипотетическим моделям воплощения нереализованных возможностей[40].
Суть вариативно-моделирующего метода в процедуре объяснения истории состоит в мысленном конструировании и анализе возможного хода развития событий и оценке, на основании этого, реально свершившегося процесса. Изменить прошлое люди не в состоянии, но подумать о возможных вариантах его развития не только могут, но и должны. Это осуществимо на основе знания соответствующих общественных закономерностей, раскрывающих действие объективных и субъективных факторов исторического процесса, мысленно проецируемых на гипотетическое развитие событий в рамках реальной исторической ситуации.
Применим важнейшие принципы вариативно-моделирующего метода к чрезвычайно дискуссионной и политизированной проблеме исторического познания – осмыслению и оценке российских революций 1917 года. При этом основное внимание будет сосредоточено на Октябрьской революции, как представляющей собой смыслообразующий центр всей идеологической и политической борьбы, развернувшейся в российской истории ХХ века и не утратившей своего значения и в XXI веке.
Учеными даются диаметрально противоположные оценки Октябрьской революции: от её безусловного "всемирно-исторического значения" до полного развенчания и окончательного осуждения "октябрьского переворота", как величайшего преступления перед человечеством. В современной публицистической и даже научной литературе вес чаще встречается оценка Октябрьской революции как события исторически случайного, не обусловленного ходом предшествующих социальных процессов[41]. Подобный подход не позволяет осуществить научное объяснение столь сложного социального явления, как революция, поскольку объяснение истории основывается на принципе соотнесения единичного (особенного) с общим, что только и даёт возможность для понимания единичного. Объяснить же абсолютно уникальное, случайно возникшее явление нельзя, мы можем лишь описать его, но это не обеспечит раскрытия его сущности.
В применении к истории, необходимость, противопоставленная случайности, раскрывает повторяющуюся связь между событиями в сходных исторических ситуациях. Соответственно этому, понятие «историческая случайность» будет обозначать не детерминированность события сложившейся исторической ситуацией.
Вопрос о соотношении в истории необходимости и случайности продолжает обсуждаться на страницах современных публикаций. Так, В.М.Вильчек в своей монографии "Алгоритмы истории" пишет: «В истории необходимости нет, ибо и само человечество не необходимо природе. Законы истории – не повеления, а запреты»[42]. Ему возражает Б.Н.Земцов, который не только признаёт историческую необходимость, но и полностью отрицает случайность на уровне исторических процессов[43].
Для выяснения истины обратимся к самой истории. Чем же обосновывается понимание Октябрьской революции как явления исторически случайного? Основные аргументы, выдвигаемые сторонниками этой позиции, сводятся к следующему:
– Октябрьская революция не имела достаточно широкой социальной базы, поскольку пролетариат в России составлял меньшинство населения;
– за весь период восстания в Петрограде было убито не более 10–15 человек, а ранено – не более 50–60 человек с обеих сторон, столь незначительное число пострадавших характерно не для революций, а для заговорщических государственных переворотов;
– революция была вызвана «инертностью мышления» А.Ф.Керенского, который не пошел в нужный момент на прекращение ненавистной народу войны и на передачу помещичьей земли крестьянам.
Проанализируем эти аргументы.
Действительно, к моменту Октябрьской революции пролетариат составлял меньшинство населения (фабрично-заводских рабочих было немногим более 4,3 млн. чел.), но для России была характерна очень высокая концентрация рабочего класса. В 1915 г. на крупных предприятиях с числом рабочих свыше 500 было занято около 60 % общего числа рабочих (для сравнения в США, в тот же период, – только 33 %), а на фабриках и заводах с числом рабочих свыше 1000 чел. работало более 35 % (в США – 17 %). До 64 % промышленных рабочих было сосредоточено в Петроградском и Центральном промышленном районах[44]. В начале XX века в России созрели экономические и социальные предпосылки грядущих революций, что нашло своё выражение в революции 1905–1907 гг., давшей российскому пролетариату опыт вооруженной борьбы. Нельзя не учитывать, что революционное влияние охватило и значительные массы крестьянства, недовольного аграрной политикой правительства.
Начавшаяся 1-я мировая война до крайности обострила все социально-экономические и политические противоречия в России и привела к резкому возрастанию численности охваченных революционным влиянием рабочих и крестьян в армии. Так произошло формирование мощной и, в значительной степени, вооруженной (армейские части, перешедшие на сторону восстания) социальной базы Октябрьской революции.
Малое число жертв Октябрьского вооруженного восстания свидетельствует о том, что прежний, политический режим, не решив никаких насущных проблем, поставленных сложившейся революционной ситуацией, потерял малейший кредит доверия во всех слоях населения (в том числе, в армии) и лишился запаса политической прочности, необходимой хотя бы для поддержания собственного существования.
Следует отметить, что данный аргумент содержит в себе методологически некорректное смешение понятий "социальная революция" и "государственный переворот". Различие между тем и другим лежит не в количестве жертв, а в глубине социально-политических преобразований. Поскольку события октября 1917 года явились прологом к поистине грандиозным социальным переменам, затронувшим не только Россию, по и весь мир, их классификация в качестве социальной революции не вызывает никакого сомнения. В этой связи уместно подчеркнуть, что сравнительно бескровное вооруженное восстание в октябре 1917 года, в ходе развития революционных преобразований, привело к огромному количеству жертв в период гражданской войны и последующих политических репрессий.
Анализируя третий аргумент сторонников объяснения Октябрьской революции как явления случайного, отметим, что вопрос о наличии или отсутствии выбора у исторического субъекта действительно является одним из важнейших при объяснении исторического события. Если выбор отсутствует, то мы имеем дело с однозначно детерминированной причинно-следственной связью событий, выражающей действие динамического социального закона. Исторический агент поступил так, как он только и мог поступить, другие варианты действия попросту невозможны. Но подобная ситуация является нехарактерной для исторического процесса, т. к. история почти всегда предоставляет своим субъектам право выбора.
Подобный выбор был и у А.Ф.Керенского. Даже если учесть, отмечаемые некоторыми историками, ограниченные возможности Керенского по принятию самостоятельных государственных решений, то и тогда выбор вариантов политических действий, в том числе, способных резко снизить остроту революционной ситуации, реально имелся у исторического субъекта, которым, в этом случае, могло выступать всё Временное правительство. В плане нашей познавательной задачи, такое изменение трактовки субъекта исторического действия не имеет принципиального значения. Для нас важен сам факт наличия выбора действий, стоящего перед социальным субъектом, что свидетельствует об определенной степени его свободы.
