– Пожалуйста, – взмолилась я, – только перестань орать, я не глухая. И не идиотка.

Обхватив свою гудящую голову обеими руками, я пыталась сосредоточиться и сформулировать свою мысль, которая где-то блуждала, но явно не в моей больной голове:

– Я не… не глухая идиотка. Вот.

С трудом улыбнувшись и радуясь, что осилила хоть одну более или менее понятную фразу, я гордилась собой. Потом я услышала тиканье часов. Они снова пошли, но радости я не испытывала. Голова гудела и кружилась. Так я неумолимо возвращалась в реальность.

– Хорошо. Согласен – ты не глухая. Но ты все же идиотка. – ласково, почти согласившись со мной, сказал Петр. Затем совсем тихо, словно самому себе, добавил. – Я страшно устал.

– Прости. В этом я виновата. – я и правда почувствовала угрызение совести.

– Да. – это все что сказал мне в ответ Петр. Он отвернулся и стал смотреть в окно.

Убедившись, что с головой у меня более или менее все в порядке, он успокоился и в этот момент подставился, а я не могла этим не воспользоваться. Восстанавливалась я, на удивление быстро. Что-то действовало вопреки моему желанию. Сопротивляться у меня уже не осталось сил, и я стала плыть по течению. У меня нет воли к жизни, но я живу снова. А кто-то сейчас борется за жизнь, но она уходит…. Какая несправедливость. Мне стыдно и больше никаких эмоций. Это потом я пойму цену жизни и смерти, а тогда мне просто было стыдно и, отогнав эту неприятную мысль от себя, я спросила Петра:

– А если бы я была не одна, а с мужчиной?

– Это исключено, – резко произнес Петр. – Не нужно на меня так смотреть.

Он повысил голос, но тут же спохватился и стал говорить спокойно:

– Вернуться от Дэвида – и тут же другой мужчина? Не смеши. Только не ты.

Я подняла брови. Вот тебе и пошутила. Сама же и нарвалась. В голове был хаос, и меня снова стало тошнить. «Как мерзко», – подумала я и стала с усилием концентрироваться на словах Петра. «Только бы не отключиться, – умоляла я себя. – Слушай Петра, сосредоточься на нем». Я уставилась на друга помутневшим взглядом, пытаясь уцепиться за его слова.

– Прошу тебя, умоляю, стукни меня еще…

– Нет. На сегодня тебе хватит, – по-деловому буднично проговорил Петр. – А завтра – с большим удовольствием. Только не забудь попросить.

Петр внимательно смотрел на меня, а затем задал вопросы, которые я так боялась услышать:

– Почему ты вернулась раньше? Он что, не прилетел?

Он спрашивал о Дэвиде, и я снова заплакала. Боль стояла у меня за плечами. Она никуда не ушла, она снова со мной. Я поняла, что это неизбежно, и почувствовала весь ужас того, как она всей своей тяжестью наваливается на меня.

Я прилетела вчера, но не стала Петру говорить об этом. Он не должен знать, что мне настолько было паршиво, что я… Мне даже страшно было сформулировать это в своей голове. Почему я вернулась раньше? Потому. Но Петр ждал ответа. Собрав все свое мужество, я стало говорить спокойно:

– Нет, все нормально, он прилетел, бросил меня и вернулся в семью. Улетел, одним словом. Ну а я вернулась домой.

Кое-как справившись со словами, я с облегчением выдохнула. Затем закрыла глаза и про себя еще раз повторила, как детскую считалку: «Прилетел, бросил, улетел». Свободна. Все правильно, так и было. Ничего не прибавить и ничего не убавить. Хотя, возможно, все с точностью наоборот: наслушавшись за дверью моих рыданий, он попросту сбежал от меня, решив, что я буду его шантажировать, потому что наши отношения стали ему в тягость. Чему я удивляюсь? Все так и было. О боже, как мне плохо.

– О-о-о! – протянул Петр и тихо добавил себе под нос: – Ну слава богу, наконец.

– Наконец? И это говорит мой лучший дру-у-уг, – завыла я. – Спасибо!

– Извини, Кристина, но, в конце концов, этому козлу давно пора было определиться, а не отбирать у тебя жизнь, – Петр был зол, и каждое его слово больно отдавалось в моей измученной голове.

– Только, пожалуйста, не нужно столько пафоса, – плаксивым голосом попросила я. – Он не отбирал у меня жизнь, а как раз давал… – я закрыла рот рукой, чтобы не завыть в голос и пару секунд сидела молча. – А теперь я ничегошеньки не хочу, и жить тоже не хочу, – слезы лились потоком.

– Я так и понял, – заорал Петр. Его, похоже, прорвало. – И ты решила… нахалка… чертова эгоистка… Ты подумала о родных, обо мне… О нем, наконец? – он вскочил, подбежал к окну, провел рукой по волосам, а затем вернулся к столу и снова сел. Теперь он стал говорить тихо. – Прощальное письмо ему написала? Идиотка. Померла бы – и он всю жизнь винил бы себя. Или нет? А может быть, ты так и хотела? Досадить ему, этому козлу? Что молчишь?

У меня гулко забилось сердце. Петр внимательно смотрел на меня:

– Ишь ты. Проняло, когда я вспомнил твоего…

– …козла, – подсказала я.

– Именно. Спасибо, что подсказала. На родных и меня тебе наплевать, – он снова повысил голос, – а как я его упомянул, так ты даже изменилась в лице. Вся аж встрепенулась, – зло ухмыльнулся Петр.

– Никакого письма я никому не писала – это раз. Он об этом не узнал бы – это два…

– Ошибаешься. Прости, дорогая, – ехидно проговорил Петр, – но я постарался бы обеспечить его соответствующей информацией со своим комментарием. Можешь не сомневаться.

Его взгляд пронизывал меня, и я поежилась. Сейчас мне необходимо было убедить его, что просто приняла снотворное, чтобы выспаться, и ничего более, но поскольку была уставшая, то ошиблась с дозой.

– Не буду. Ты не дал мне договорить. Так вот, я просто приняла снотворное, потому что была расстроена и не могла заснуть, и ошиблась дозой – это три. Логично?

– Ух ты. Как складно врешь. За версию может и сойти, но мне тра-ля-ля не надо. Штука в том, что и логичное умозаключение может быть ошибочным. Особенно в отношении такой сложносочиненной особы, как ты, дорогая. Ты представляешь, на кого сейчас похожа?

Я пожала плечами и опустила голову. Мне было все равно, на кого я похожа. Мне бы заснуть и не просыпаться. Но я не могла подвести друга, он так старался, чтобы я жила и мучилась. Он добрый. «Вот дура, – отругала я себя. – Не смей так думать и не заставляй мучиться других».

– И все же, – упрямилась я, – у меня все в порядке, просто захотелось хорошенько выспаться. И не нужно больше ничего придумывать и додумывать. Ясно? Это ты меня чуть не утопил.

– Я? Тебя? Так значит это я во всем виноват? Нахалка. – закричал Петр. – Я тебя поил.

– Это ты называешь – поил? Я чуть не утонула. Это надо же такое: не умереть от таблеток, но при этом умудриться утонуть в стакане воды? Спасибо, что спас меня. Тебе нужно вручить медаль за спасение утопающего.

Последние слова я проговорила смеясь под хохот Петра. Мы смеялись оба и с трудом остановились.

– Мне все ясно, – ухмыльнулся Петр. – Ты видела себя в зеркале? У тебя сейчас вид человека, измученного морской болезнью. Если бы я не увидел свет в окне, то была бы ты сейчас спящей красавицей. Как там у Пушкина: «Гроб качается хрустальный на цепях между столбов. Не видать ничьих следов вкруг того пустого места; в том гробу твоя невеста», и дальше королевич зарыдал… – и Петр захныкал, изображая плачущего королевича.

Надо же, самонадеянный нахал, он вообразил себя королевичем и еще издевается надо мой. А я такая жалкая и несчастная, и мне нужны нежность и сочувствие друга.

– С невестой непривлекательного вида – в кавычках – все понятно, но вот кто же у нас королевич? Хотелось бы, чтобы он был привлекательным. А так сказка у нас получается не очень привлекательной. Я бы сказала даже страшной, как наша невеста.

Я попыталась пошутить, но сделала только хуже.

– Ну конечно. Королевич у нас что надо, но это не твой… этот… как его…

– …козел, – снова подсказала я. – Пора уже запомнить.

– Правильно, козел. Молодец. Спасибо за подсказку.

У Петра потемнели глаза, став синими, как омут, и хотелось туда опуститься и забыться. Уставившись на меня, он зло проговорил:

– Он что, не понимал, в каком ты состоянии? Как можно было тебя оставить одну и уехать? Какого черта он смылся? У него что, глаз не было? Или вместо них у него только одни…