Окно его комнаты выходило на один из бесчисленных маленьких каналов, впадавших в Большой канал. Освещенные фонарями и факелами гондолы скользили под окном взад и вперед, а когда он высовывался из окна, то мог различать огни лодок, плававших по Большому каналу. До его слуха доносились отрывочные слова песен, звуки гитары и веселый смех. Воздух был мягкий и теплый; вечер был такой чудный, что Фрэнсис не мог заснуть. Он мысленно переживал испытанные им вечерние впечатления и задумался о воинственных героях, о которых ему рассказывал его приятель; к тому же у него не выходила из головы молва о новых предстоящих войнах республики. Его обуяло одно страстное желание: «Если бы я был постарше, – мечтал он, – то стал бы сражаться вместе с другими». Еще живя в Лондоне, он усердно упражнялся в рыцарских играх и не изменял своим привычкам и здесь, в Венеции. По его настоятельной просьбе отец позволил ему посещать школу фехтования, где сыновья дворян и зажиточных венецианцев упражнялись в фехтовании, в бросании метательного копья и в умении владеть секирой. Он отличался силой и ловкостью, что, впрочем, признавали решительно все его товарищи. Часто он отправлялся на какой-нибудь уединенный остров и там упражнялся, стреляя из лука в цель. Он прилагал особое усердие к тому, чтобы добиться ловкости в обращении с веслом. Он скоро научился отлично управлять гондолой, и самым большим для него удовольствием было, катаясь в гондоле вместе с Джузеппе, сыном гондольера его отца, грести самому. Молодежь знатных венецианских семейств не занималась греблей и считала это занятие даже унизительным, так что Фрэнсис решался браться за весла только под покровом вечерней темноты или где-нибудь в отдаленных каналах, где не было большого движения гондол.

Утром, на другой день после свидания молодых приятелей, Фрэнсис подошел к ступенькам, где гондольеры Беппо и Джузеппе в своих черных одеяниях, опоясанные красными кушаками, стояли у гондолы, поджидая мистера Хэммонда, который хотел ехать в Маламокко для осмотра груза, прибывшего накануне из Азова. Увидя Фрэнсиса, Джузеппе выскочил на берег.

– Я узнал тут об одной гондоле, синьор Фрэнсис, которая как раз будет подходящая для вас; вы можете купить ее за сущий пустяк.

– Неужели! Где же я могу посмотреть на нее, Джузеппе?

– Гондола принадлежит одному человеку из Лидо. Два года тому назад владелец построил ее для гонок, но потом заболел и не мог пользоваться ею; теперь он охотно продал бы гондолу, так как она слишком легка для обыкновенной работы; уж так легка, как ореховая скорлупа. Она обошлась ему в четыре дуката, но он охотно уступит за два, она теперь совсем ему не нужна.

– Что же, это очень выгодно для меня, Джузеппе. Я давно подыскиваю себе подходящую лодку. Твоя гондола вполне годится для моего отца, а для меня она слишком тяжела. Сегодня же вечером мы прокатимся в Лидо и осмотрим гондолу, про которую ты говоришь.

Беппо и его сын сняли куртки и в своих белоснежных рубашках и черных шароварах, с красными шарфами и лентами вокруг шляп, заняли свои места, – один у носа гондолы, а другой – у руля. Хэммонд опустился на подушки посредине лодки, и гондола плавно и бесшумно поплыла по каналу. Фрэнсис очень сожалел о том, что не мог сопровождать отца, так как по утрам он должен был посещать школу, в которой преподавались главным образом иностранные языки; в те времена в школах вообще мало обращали внимания на другие предметы. В этой школе он сталкивался с сыновьями знатных венецианских семейств, там же он впервые встретился с Маттео Джустиниани, который был теперь лучшим его другом. Маттео, как и все венецианские дворяне, стремился к тому, чтобы отличиться в искусстве владеть оружием. Он восторгался силой и ловкостью Фрэнсиса, но у самого Маттео не хватало выдержки, чтобы проделывать те упражнения, благодаря которым его друг добился своего искусства. Частенько они толковали и даже спорили о любви молодого англичанина к гребле.

– Не подобает молодому дворянину, Фрэнсис, – уверял итальянец, – трудиться так, как работает простой гондольер; ведь этим людям платят за их труд; и что же это за удовольствие – грести до полнейшего изнеможения сил; этого я не понимаю. Я ничего не имею против того, когда ты увлекаешься в школе фехтования, где обучают владеть оружием, так как, не умея владеть мечом и кинжалом, нельзя сделаться героем; ну а умение грести для этого вовсе не требуется.

– Но мне это доставляет большое удовольствие, Маттео; видишь, какие у меня крепкие мускулы. И ты мог бы сделаться таким же сильным, если бы решился работать веслом. Ты представить себе не можешь, какое удовольствие испытываешь, когда гондола послушно повинуется каждому движению твоей руки.

– Ну, я охотно предоставляю это дело рукам других!

Вечером Фрэнсис поехал с Джузеппе к лагунам, чтобы осмотреть там лодку, и пришел в восторг, когда увидал гондолу. Она была легка, как скорлупа; дерево в ней было чрезвычайно тонкое, и при этом сразу видно было, что она крепко и прочно построена.

– Я неохотно расстаюсь с ней, – сказал молодой рыбак, хозяин лодки. – Я испытывал ее два или три раза; она летит как стрела, но у меня лихорадка, и я уже не могу участвовать в гонках. А времена теперь плохие, приходится поневоле расстаться с ней.

Фрэнсис и Джузеппе испытали лодку и пришли в такой восторг от ее легкости и быстроты, с какой она мчалась по воде, что Фрэнсис тотчас же уплатил требуемую за нее сумму. Приобретение лодки доставило ему, кроме того, еще другую радость, так как отец разрешил ему теперь подольше оставаться вне дома и предпринимать более дальние поездки. Теперь не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы Фрэнсис не катался по лагунам в своей гондоле, и матросы, мимо которых часто даже ночью скользила его маленькая ладья, дружелюбно кивали англичанину головой.

– Кто эти дамы, Маттео? – спросил Фрэнсис однажды вечером своего друга, когда они в сопровождении Джузеппе катались по Большому каналу и молодой венецианец поклонился двум девушкам, проплывавшим мимо них в гондоле.

– Это мои родственницы, Мария и Джулия Полани; они только недавно возвратились с Корфу. Их отец один из богатейших купцов в нашем городе; последние три года он провел на Корфу, где находятся главные его торговые склады. Род Полани очень древний, и из него даже избирались дожи. Молодые девушки считаются одними из богатейших наследниц в Венеции, так как братьев у них нет. Мать их умерла вскоре после того, как родилась Джулия.

– Они выглядят еще очень молодыми, – заметил Фрэнсис.

– Марии только что минуло шестнадцать, а сестра моложе ее на два года.

– А кто же пожилая дама, сидевшая рядом с ними?

– Эта особа, – отвечал небрежно Маттео, – состоит при них еще с самого их детства и пользуется большим доверием самого Полани. – Однако действительно твоя гондола замечательная, – прервал венецианец самого себя, – она так и мчится.

– Не правда ли? Как стрела! Ты приходи как-нибудь вечером, Маттео, когда мы вдвоем с Джузеппе сядем на весла и будем грести.

– Да, хорошо иметь такую быстроходную лодку, – заметил Маттео задумчиво. – Представь себе, если ты, например, попадешь в какую-нибудь неприятную историю и за тобой будет гнаться по пятам лодка городской стражи!

– Надеюсь, что я никогда не подам повода к тому, чтобы меня преследовала городская стража. Ну, а если бы мне пришлось удирать, то вряд ли кому удастся нагнать мою гондолу, будь у него даже двое гребцов против меня одного. Впрочем, ты прав, никогда наперед нельзя знать, что может случиться.

Спустя несколько дней после этого разговора Фрэнсис поздно вечером возвращался домой по безлюдному каналу, как вдруг кто-то окликнул его с берега.

– Может, подвезем этого человека, синьор Фрэнсис? – спросил Джузеппе, так как уже не раз им случалось оказывать подобные услуги какому-либо запоздалому незнакомцу.

Фрэнсис греб, как и Джузеппе, в одной рубашке, без верхнего платья, и в темноте его часто принимали за простого гондольера. Такие похождения доставляли ему большое развлечение. Когда им случалось подвозить в гондоле кого-либо к условленному месту, Фрэнсис, разглядывая ночного пассажира, часто размышлял о том, кто такой этот незнакомец и куда он спешит, не игрок ли он, который отыскивает своих сотоварищей в глухом кабачке. Впрочем, ему было безразлично, куда бы ни пожелал проехать пассажир, а для Джузеппе приманкой служила награда за его труды.