Есть и еще один аспект, о котором говорить достаточно сложно и больно. Пресса много писала о хорошей интуиции президента. Она действительно существует. Но скорее в оценке ситуаций, а не людей. В людях он нередко ошибался. В лагерь противника переметнулся избранник Ельцина А. Руцкой. Другой «близкий человек», Ю. Скоков, вначале занял позицию подозрительного «нейтралитета», а затем и вовсе стал одним из опасных противников Ельцина. В те дни пресса немало писала и о двусмысленной позиции Юрия Петрова.
Меня всегда поражала и странная позиция Совета безопасности в конфликте президента и Верховного Совета и съезда. Ситуация в 1993 году достигла такой остроты, что на карту были поставлены стратегия реформ и демократия, а следовательно, и весь комплект национальных интересов и безопасности России. Между тем Совет безопасности точно бы жил в некоей абстрактной среде. Он не сделал ни одного движения, не выдал ни одной идеи, которая помогла бы президенту в его тяжкой борьбе. И нетрудно было догадаться — почему. Во главе Совета безопасности стоял Ю. Скоков, человек явно антиреформистских настроений и далеко идущих политических амбиций. Поддерживать президента явно не входило в его планы.
Это, кстати, было и остается недостатком российской политики: почти всякий государственный орган, созданный с идеей служения стране и народу, обязательно «приватизируется» и начинает работать на собственного начальника. Я думаю, что многие провалы российской внешней политики были связаны с неудовлетворительной работой Совета безопасности. В ту пору он так и не смог стать органом выработки и реализации национальной политики и национальных интересов.
Потенциально опасна и другая застарелая привычка Ельцина — ставить на ключевые посты людей по принципу личной преданности. В результате во главе серьезных учреждений нередко появлялись люди, которые умели преданно заглядывать в глаза президента, произносить здравицы в его честь, но не были способны иметь и отстаивать мнение, которое не обязательно совпадает с мнением «шефа».
Пожалуй, самыми драматическими днями этой окаянной полосы были 14 и 15 декабря 1992 года. Президент уже понимал, что ему не удастся сохранить во главе кабинета министров Гайдара. Но одно дело понимать умом, а другое понимать сердцем. Гайдар для Ельцина был вторым «я». При всем внешнем и психологическом различии в них было и нечто общее. У Гайдара всегда была позиция, которую он умел защищать. Он никогда не заискивал перед Ельциным, никогда не стремился угодить ему, не «развлекал» его, как иные министры, шуточками. В Гайдаре, когда это было необходимо, проявлялись и жесткость, и упрямство. И это президент ценил. Глубоко ошибаются те люди, которые думают, что президент любит их за покладистость и угодливость, за умение «сделать ему красиво и приятно».
Верно то, что Борис Николаевич не любит, когда ему противоречат. Сопротивление раздражает его, а нередко и гневит. Он терпеть не может, когда кто-то подмечает его ошибки. Но в сущности, больше всего он любил и ценил людей с собственным мнением, людей, которые не боятся президента. Таким человеком был Гайдар. За его мягкой улыбкой, внешней уступчивостью скрывалась твердость убежденного и независимого интеллигента. Его сила была в том, что он пришел к президенту делать новую Россию, делать реформу, а не быть при должности или при президенте. Он знал себе цену, и президент чувствовал это.
За Гайдара Ельцин боролся до конца. Даже когда судьба Гайдара была фактически предрешена, поскольку расклад голосов на съезде был известен, Б. Ельцин предпринимал последние усилия, чтобы что-то сделать. На закрытом совещании Совета глав республик в «Президент-отеле» утром 14 декабря, на котором президент обсуждал вопрос о премьере, он, упреждая мнение лидеров республик, прямо сказал: «Я остаюсь сторонником Гайдара». Он все еще надеялся, что при рейтинговом голосовании Гайдар наберет сопоставимое с другими фаворитами число голосов и это даст ему возможность побороться за него. Президент прямо сказал главам республик: «Если у Гайдара будет приличный рейтинг, я его предложу. Если он не пройдет, я все равно его предложу на исполняющего обязанности».
Во время рейтингового голосования на съезде депутаты отдали предпочтение Скокову (638 голосов) и Черномырдину (621 голос). Гайдар получил на 200 голосов меньше. Предлагать его съезду даже на исполняющего обязанности премьера было невозможно. Ельцин предложил Черномырдина. Предлагая кандидатуру Виктора Степановича, Ельцин, помимо прочего, учитывал и то, что Черномырдин уже работал в упряжке с Гайдаром и вольно или невольно проникся идеями реформы.
Что касается Ю. Скокова, получившего самый высокий рейтинг при голосовании на съезде, то путь к креслу премьера ему преградил президент. В своей книге он очень мягко намекнул на причину, отметив честолюбие Скокова и его близость к военно-промышленному комплексу. Думаю, что истинная причина лежала глубже. Идеологически Скоков был очень близок прокоммунистическому Верховному Совету. Если бы он стал премьером, его союз с Верховным Советом мог бы быть роковым для президента. Под тем или иным предлогом Борис Николаевич был бы отстранен от власти в ближайшие же месяцы. И тогда Хасбулатов мог бы передвинуться на место премьера (Ельцин говорил о том, что Руслан Имранович хотел быть премьером), а Скоков повел бы борьбу за президентское кресло. Собственно, позднее его намерения обнаружились окончательно.
Очень сложным на первых порах у демократов было отношение к В. С. Черномырдину. Если и удалось избежать худшего (вариант Скокова), то приход Черномырдина воспринимался не как победа, а как вынужденное отступление. Демократы предпочли бы видеть в премьерах Юрия Рыжова, тем более что было известно, что президент говорил с ним на эту тему. Но Юрий Алексеевич отказался, оставаясь на посту посла России во Франции. Настороженно восприняли замену Е. Гайдара на В. Черномырдина на Западе. Лондонская «Файнэншл таймс» комментировала: «Потеря Гайдара — это серьезный, а может быть, и роковой удар по реформам Ельцина, а новый премьер — аппаратчик, имя которого неразрывно связано с ошибками прежнего режима». Комментируя отставку Гайдара, Евгений Ясин, мнение которого всегда отличалось взвешенностью, говорил: «Я однозначно отрицательно отношусь к тому, что премьером утвержден не Гайдар».
На демократов сложное впечатление произвело высказывание и самого Виктора Степановича на съезде о том, что он «будет выполнять волю съезда». Откровенно говоря, мы очень опасались, что Верховный Совет и Хасбулатов подомнут под себя Черномырдина. Такого рода опасения были и у Б. Н. Ельцина. Разделяя общее в среде демократов настроение, я написал довольно ядовитый комментарий по поводу избрания нового премьера. И хотя он был опубликован в «Московском комсомольце» под псевдонимом «Фердинанд Сирин», Виктору Степановичу помогли расшифровать эту несложную загадку. Получилась довольно неприятная история, которая дошла и до президента. Пожалуй, это был единственный случай, когда он меня пожурил. Какое-то время Виктор Степанович поглядывал на меня достаточно мрачно и с подозрением. Но время затягивает и не такие царапины. Во всяком случае, В. С. Черномырдин в отношении меня не проявил злопамятства, и позднее у нас наладились совершенно нормальные отношения. Перед отъездом на работу в Ватикан он пожелал мне доброго пути и успехов. Думаю, что это было искренне.
Мрачные опасения демократов в отношении Черномырдина, к счастью, не оправдались, несмотря на то что Верховный Совет не жалел усилий, чтобы перетянуть нового премьера в свой лагерь. Первым добрым предзнаменованием было то, что уже через сорок минут после своего назначения В. Черномырдин собрал на Старой площади членов правительства и предложил им продолжать работать в обычном режиме. Вместо развала правительства, на который, очевидно, рассчитывал съезд, голосуя за Черномырдина, начался распад команды Хасбулатова. От Хасбулатова откололся Филатов. 21 декабря сделалась достоянием гласности острая перепалка между спикером и его заместителем. «Вы работаете не на представительные органы, а неизвестно на кого. Ладно бы не помогали, вы еще и мешаете», — гневался Хасбулатов.
