На самом деле все было сложнее. Расчет на энтузиазм рабочих не оправдался. Очевидно, что людям надоела затянувшаяся «склока» властей и они мало были склонны разбираться, кто прав, кто виноват. Для них и Ельцин, и Хасбулатов были новой властью. А при новой власти жить стало много трудней. Энтузиазма интеллигенции по поводу демократии рабочие явно не разделяли. Президента встретили напряженным ожиданием. Это явно контрастировало с теми публичными выходами в народ, к которым привык Ельцин, когда сам был в оппозиции к Горбачеву. У Бориса Николаевича была в кармане написанная речь. Но, уловив холодок, он не стал говорить по написанному. Сказал проще. Но он очень нервничал. Был не в лучшей физической форме. Заключительные слова: «Верю в вашу поддержку» — не вызвали энтузиазма.

Думаю, что эта поездка оставила горький след в памяти Бориса Николаевича. Хождение в народ перестало приносить дивиденды. Я не помню, чтобы с той незадавшейся встречи президент выступал на встречах с пролетариатом. Это было уже не его поле. В былые времена коммунистические лидеры умело манипулировали мнением масс и имели с этого жирные дивиденды. Но для этого нужно было уметь много врать и много обещать. Ельцину врать не хотелось. Много обещать он научился позднее. На той же встрече, надо отдать ему должное, он не дал ни одного популистского обещания.

Исправлять ситуацию было сложно. На следующий день лидеры фракции «Согласие ради прогресса», поняв, что невольно подыграли Хасбулатову, запросились на встречу с Ельциным. Встреча проходила в Ореховой комнате небольшом, скучно обставленном помещении рядом с кабинетом Бориса Николаевича в Кремле. Президент вышел раздраженным. Он не терпел двурушничества и полагал, что в данном случае столкнулся именно с ним.

— Что вы от меня хотите? — почти грубо спросил он, едва войдя в помещение и даже не успев сесть.

Л. Шейнис (один из лидеров фракции):

— Мы ваши сторонники, Борис Николаевич. У нас колеблющихся нет…

Б. Ельцин:

— Что же вы тогда так заметались, как… — президент хотел сказать что-то обидное, резкое, но сдержался.

Представитель фракции:

— Кворум на съезде все равно остался бы.

Л. Шейнис:

— Референдум сметет съезд. Но и поддержка президента может оказаться слабой. Открывается непредсказуемая ситуация. Ситуация стала хуже.

Б. Ельцин:

— Нет, лучше! Я вчера был на АЗЛК.

Л. Шейнис:

— Депутаты после выборов могут быть хуже. Во многих местах выборы вообще не пройдут.

Б. Ельцин (с иронией):

— Интересно будет посмотреть на рейтинг депутатов после этого съезда…

Л. Шейнис:

— И все-таки выход в компромиссе. Мы говорили с Хасбулатовым. Он готов к компромиссу с помощью Конституционного суда.

Б. Ельцин:

— Зорькин мне уже звонил… Я сказал ему, что его выступление не очень точное. В моем обращении нет ничего антиконституционного. Ему очень хочется быть посредником… Что ж, у меня сегодня будет встреча: Хасбулатов-Зорькин-Ельцин. Посмотрим…

Президент все еще был готов на поиск компромисса. У него самого были серьезные опасения за исход референдума.

Часть президентских аналитиков на первом этапе разработки идеи референдума рассматривали его лишь как форму устрашения Верховного Совета к съезда, как тактический ход. Но самому президенту идея его проведения откровенно нравилась. Он устал от нескончаемой позиционной борьбы, устал от бесконечных и безрезультатных маневров. В референдуме ему виделся способ разом покончить и с нестабильностью, и с необходимостью продолжения изнурительной схватки с Хасбулатовым, тактика которого ему была откровенно антипатична.

Но в условиях резкого падения жизненного уровня народа и растущей пассивности избирателей он боялся проигрыша. Это было бы роковым концом.

Между тем развитие обстановки требовало не размышлений, а быстрых действий. Депутаты, понимая, что референдум повлечет их политическую смерть, старались опередить события.

Накануне нового, 1993 года они предприняли отчаянную попытку переподчинить охрану Кремля Верховному Совету России. В проекте постановления съезда, правда, оговаривалось, что это подчинение будет действовать лишь на время работы съезда. Но это была уловка. Ясно, что после принятия постановления Хасбулатов нашел бы способ «расширить» его толкование. Чувствуя близость победы, депутаты уже готовились провести чистку в окружении президента. В том же проекте постановления говорилось: «Поручить Генеральному прокурору Российской Федерации, Министерству безопасности, Министерству внутренних дел принять меры к выявлению лиц, дезинформировавших президента и спровоцировавших попытку срыва работы съезда народных депутатов».

Все это сплетение событий и страстей выплеснулось на первое заседание Президентского совета 11 февраля 1993 года в Кремле. Центральная тема референдум. Это было довольно странное совещание. Формальное решение о референдуме уже принято. А президентская команда еще пребывала в сомнениях. Мнения на Совете разделились. Об опасности референдума говорили Д. А. Волкогонов, А. А. Собчак, Г. А. Сатаров, Э. А. Паин и даже обычно радикально настроенные А. М. Мигранян и А. А. Ярошинская. Определенней всех в пользу референдума высказался руководитель известного московского театра «Ленком» Марк Анатольевич Захаров. Его неожиданно поддержали обычно сдержанный Б. А. Грушин и С. С. Алексеев. Но большинство политических зубров Президентского совета слушали пламенную речь Марка Захарова с едва прикрытой иронией: конечно, крупный мастер, популярнейшая личность… но не политик… режиссер.

А между тем «не политик» благодаря своей интуиции оказался прозорливее расчетливых аналитиков.

Как и другие помощники президента, я присутствовал на Президентских советах, но права голоса у меня не было. Между тем я кожей чувствовал, что промедление смертельно опасно. Было опасение, что идею референдума опять размажут по тарелке, как манную кашу для журавля из русской сказки.

В президентской команде у каждого помощника имеется свое маленькое «секретное оружие», которое он использует, когда возможности прямого воздействия на ситуацию ограничены. Я своего «секретного оружия» никогда не скрывал. Это были очень тесные и дружеские связи с прессой и телевидением, добрые отношения с рядом академических институтов, занимающихся разработкой политических проблем. Мне казалось, что президенту, чтобы принять окончательное решение, нужна дополнительная аргументация.

Я попросил В. А. Мартынова, директора Института мировой экономики и международных отношений, организовать «Круглый стол» на тему о референдуме. В результате президенту на стол легла еще одна аналитическая записка, суть которой формулировалась в заключительном абзаце: «На референдум надо идти. Отказ от референдума может означать дальнейшее ослабление центральной власти и падение авторитета президента». Записку президенту подписали В. А. Мартынов, Ю. А. Левада, Г. Г. Дилигентский, А. А. Дынкин, О. Р. Лацис, Р. И. Капелюшников, Э. В. Клопов. Не знаю, насколько мнение этих авторитетных людей повлияло на решение президента, — Борис Николаевич почти никогда не комментировал поступающих к нему документов.

Помню, что во время «Круглого стола» возник вопрос о том, какие личности должны ассоциироваться с президентом в ходе пропагандистской подготовки референдума. Врезались в память слова Юрия: Левады: «Такой личности нет. Все ассоциации только повредят».

Неожиданно мощная победа президента на референдуме подтвердила настрой общества на реформы. Но предшествовавший ему период выявил и слабости президентской команды. В тактических битвах с командой Хасбулатова мы постоянно проигрывали. Конечно, тут сказывалось прежде всего то, что Хасбулатов и его команда опирались на советскую по существу Конституцию. Но было и другое. Р. Хасбулатов фактически превратил Верховный Совет в свой служебный аппарат. Аппарат же помощников президента того периода был малочисленным и, главное, не был приспособлен для генерации идей. Администрация президента, возглавляемая Юрием Петровым, проводила всякого рода мероприятия и обеспечивала материально-техническую работу Кремля, но, по сути дела, не занималась организацией политического процесса. Команда президента работала без опережения и реагировала с опозданием на действия оппозиции. Серьезным недостатком было то, что президент не умел или не хотел делегировать никаких полномочий своим ближайшим соратникам. Решения, даже по второстепенным вопросам, принимались президентом, и это часто замедляло реакцию. Видимо, сказывалось и то, что привычки Ельцина формировались в условиях однопартийной системы, при существовании такого политического кулака, как ЦК КПСС. Тогда достаточно было принять решение на уровне Политбюро — и его реализация шла в автоматическом режиме. За два-три года существования многопартийной системы, да и то чисто условной, у Бориса Николаевича еще не появилась привычка работать с партиями и их лидерами. Если бы он больше работал с партийными фракциями Верховного Совета, то конфронтация, возможно, не достигла бы такой остроты. Но подобная работа требовала терпения и уважения к альтернативным мнениям. Президент же вспоминал о фракциях, когда в воздухе уже начинало пахнуть порохом.