Когда же тайное вдруг стало явным, они, жестоко оскорбленные столь наглым обманом, забили ее, только что родившую, камнями (или, по другим данным, привязали к конскому хвосту), вкладывая в этот жестокий акт не столько обиду обманутого доверия, сколько ненависть к чужому успеху, который оказался настолько великим, что далеко выходил за рамки их компетенции и возможностей…

Собравшиеся наградили Лафонтена аплодисментами.

— Где еще процветать плутам, как не в Версале! — воскликнул Пегилен де Лозен.

— А что им, беднягам, еще остается? — усмехнулась Анжелика. — Ведь Париж переполнен ими до отказа…

— О, не только Париж, — проговорила Ортанс. — Эта саранча превосходно чувствует себя в любом городе и в любом климате, даже самом суровом…

— Видимо, об этом и пойдет речь? — спросила Анжелика.

Ортанс кивнула и начала свой рассказ.

— Как вам известно, мы с мужем три года прожили в Лондоне, где он служил дипломатом при нашем посольстве. Там я и услышала эту историю о самом, пожалуй, дерзком плуте нашего неспокойного времени…

На севере России, — продолжала она, — расположен небольшой торговый город, называемый Вологдой. Там, кажется, в 1616 или 1617 году, не помню точно, в семье мелкого торговца Анкудинова родился сын, которого назвали Тимофеем.

Мальчик обучался грамоте в монастырской школе, а когда ему исполнилось 16 лет, его взял в услужение архиерей, по званию соответствующий нашему епископу, — Нектарий, которому пришелся по душе высокий, красивый, умный и весьма обаятельный юноша, способный легко входить в доверие к первому встречному любого ранга и звания.

Тимофей настолько полюбился церковному сановнику, что тот, не колеблясь, выдал за него свою красавицу внучку Авдотью, дав за ней в приданое три деревни и озеро, буквально кишевшее рыбой.

Таким образом смазливый и общительный юноша стал родственником епископа, человеком известным и влиятельным. Вскоре он начал фактически управлять епархией при своем старом и больном патроне.

Для Тимофея все складывалось как нельзя лучше, но после смерти его доброго покровителя в Вологду был, естественно, назначен новый архиерей, для которого муж внучки его предшественника не представлял никакого интереса.

Оказавшись не у дел, Тимофей с горя пустился во все тяжкие и за два года промотал все приданое супруги. Отец его к тому времени уже умер, а мать, прокляв сына, ушла в монастырь.

Жена, в самом недавнем прошлом первая красавица Вологды, теперь вызывала лишь снисходительную жалость окружающих.

Оставшись без средств к существованию, Тимофей впервые за последние два года погрузился в размышления о смысле жизни и пришел к выводу о том, что необходимо помириться с женой и вместе с нею ехать в столицу, где имеется множество возможностей круто изменить свою жизнь.

Так он и поступил.

В Москве ему удалось устроиться на скромную должность писца в департаменте, ведавшим питейными заведениями.

Через три года Тимофей Анкудинов, ставший любимцем начальства, получает повышение: теперь ему поручается руководство всей финансовой деятельностью департамента и, в частности, заведование кассой.

Однако, как известно, можно сменить одежду, но не характер. Наш герой оказался не в силах устоять перед многочисленными столичными искушениями, которые, естественно, требовали затрат, и немалых, так что он, как и следовало ожидать, начал запускать руку в кассу.

Когда же и этого показалось мало, он выпросил в долг у своего кума Шпилькина роскошные драгоценности якобы для рождественского подарка жене. Разумеется, драгоценности, полученные от легковерного Шпилькина, были немедленно потрачены на проституток.

Когда же кум потребовал возвращения долга, Тимофей ответил ему категорическим отказом, причем в самой брутальной форме.

Тогда Шпилькин решил отомстить своему обидчику, что было довольно просто сделать при пустой кассе и грядущей ревизии. По законам России растратчика неминуемо ожидало отсечение правой руки, да еще при унижающих обстоятельствах — на городской площади.

Тимофей хорошо осознавал нависшую над ним угрозу, тем более, что доведенная до отчаяния жена собиралась жаловаться на него начальству и рассказать правду о причинах опустошения кассы.

В таких обстоятельствах Анкудинов счел за лучшее запереть свой дом, в котором в это время находилась жена, поджечь его, а затем бежать в Польшу.

В одном из приграничных городов он встретил немецкого купца Миклафа, подпоил и ограбил его, а затем, миновав границу, представился польским властям царевичем Иваном, сыном покойного русского царя Василия Шуйского. В этом же образе он предстал перед польским королем Владиславом.

Тот, разумеется, сразу же понял, с кем имеет дело, тем более что ему было доподлинно известно о бездетности русского царя, но, поразмыслив, он решил, что этот наглый плут может оказаться полезным при тех или иных переменах политического климата.

По приказу короля самозванцу предоставили почетный эскорт, дом, слуг и ежемесячное жалованье в три тысячи злотых.

Вскоре, однако, Владиславу доложили о том, что опекаемый им человек — вор, обокравший кассу правительственного ведомства, а также поджигатель и женоубийца, но король все же решил до поры попридержать при себе эту вероятную козырную карту.

После неожиданной смерти короля его преемник на польском престоле, Ян-Казимир, выказал полное равнодушие к самозванцу, и тот решил податься в Украину, которая к тому времени восстала против польского протектората.

Прибыв в ставку гетмана Украины Богдана Хмельницкого, Анкудинов представился все тем же Иваном, сыном царя Василия Шуйского.

Видимо, гетман, так же, как и покойный король Владислав, был не прочь иметь в резерве такую вот темную личность, и поэтому он лишь посмеивался, когда Лжеиван всячески оскорблял своих недавних покровителей, польских вельмож, приезжавших на переговоры с гетманом.

Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что в составе русского посольства, приехавшего в январе 1654 года в украинский город Переяслав для подписания договора с Хмельницким, оказался некий Козлов, бывший сослуживец Тимофея Анкудинова.

Он, разумеется, сразу узнал беглого вора и сообщил об этом главе посольства. Тот потребовал от Хмельницкого немедленной выдачи преступника, но Анкудинов успел скрыться до того, как за ним пришла стража…

Вернувшись в Москву, глава посольства доложил царю об этом инциденте. Царь, незадолго до того разбиравший жалобу купца Миклафа, ограбленного Анкудиновым, сильно разгневался и приказал немедленно вызвать во дворец Миклафа, после чего он вручил купцу грамоту, разрешающую поимку преступника где бы то ни было, а также распорядился ассигновать на эту операцию сто тысяч золотых.

В это время Анкудинов уже пребывал в Крыму, где, сделав себе обрезание, стал мусульманином и приближенным крымского хана. Вскоре он, по протекции хана, был принят турецким султаном Магометом IV, представившись, естественно, царевичем Иваном Шуйским.

Султан пообещал всяческое содействие в благородном деле восстановления попранной справедливости и предложил воспользоваться его гостеприимством. Самозванец не заставил упрашивать себя слишком долго и начал вести праздную, во всех отношениях благополучную жизнь, которая, наверное, продолжалась бы достаточно долго, если бы и в этом случае не дала о себе знать его порочная натура.

Он не придумал ничего лучшего, чем посягнуть на святость гарема одного из султанских приближенных. За выходки подобного рода полагалась неминуемая смертная казнь, и Тимофей, как и в Переяславе, опередил своим бегством приход стражников всего на несколько минут…

Трансильванский князь Ракоци без раздумий и сомнений выдал ему 3000 талеров и рекомендательное письмо к шведской королеве Кристине.

Блистательная властительница, красавица и умница, как ни странно, приняла всерьез странствующего плута. Она пообещала поддержать его притязания на московский престол, а пока что назначила ему вполне приличное содержание.