Но вся эта дьявольщина имела место в общем-то на умозрительном уровне, пока из Флоренции не приехал священник Франческо Прелати, который сразу же по приезде заявил, что существует лишь один способ ублажить Сатану и добиться от него конкретной помощи.
— Что это за способ?
— Извольте, господин барон. Это — кровь.
— Чья кровь?
— Невинных детей, господин барон.
Барон живо заинтересовался этим вполне доступным способом, и уже через несколько дней они с Прелати заманили в замок какого-то мальчика, привели в потайную комнату, затем Жиль совершил с ним акт содомии, после чего мальчик был задушен.
Барон собственноручно вскрыл его грудную клетку и вырвал сердце, которое они со священником Прелати принесли в жертву демону…
Так началась кровавая эпопея одного из самых страшных чудовищ мировой истории.
С 1432 по 1440 год Жиль де Рец умертвил более 800 детей.
Как он писал в своем дневнике, «это было большое удовольствие — наслаждаться пытками, слезами, страхом, кровью…»
Получать это «большое удовольствие» ему помогали верные слуги — Пуату и Генриет. Если в какой-то из вечеров Пуату, предположим, был занят подогревом воды, чтобы после «удовольствия» смыть кровь с пола, то Генриет в это время занимался тем, что в нужный момент перерезал ребенку яремную вену, причем так ловко, что кровь брызгала в нужном направлении — прямо на господина барона, который в этот момент заканчивал сеанс анального секса…
Они с Франческо Прелати часто вызывали духов, приманивая их отрезанными детскими головами.
Детей на заклание поставляли со всех окрестных деревень специальные доверенные люди барона. Иногда он и сам выезжал на «охоту», а иногда дети исчезали во время периодических раздач милостыни, когда опускался мост и во двор замка приходили бедняки из окрестных деревень. Самых красивых детей слуги уводили во внутренние помещения замка под предлогом того, что их на кухне угостят чем-то вкусненьким…
Разумеется, эти дети исчезали бесследно.
По словам слуг маршала, после каждого убийства он ложился в постель и молился. Иногда он купался в свежей крови, распарывая свои жертвы и ложась между ними. Иногда он проводил время, любуясь гниющими головами, пересыпанными солью в сундуках, и целуя каждую из них в губы…
Но тайное рано или поздно становится явным. Несмотря на открытое противодействие многих высокопоставленных особ, Жан де Малетруа, епископ города Нанта, провел надлежащее расследование, в результате которого 14 сентября 1440 года Жиль де Лаваль барон де Рец, маршал Франции, был арестован. Верные слуги — Генриет и Пуату — добровольно вызвались сопровождать своего господина. Вся же остальная нечисть поспешно скрылась, как стая летучих мышей от луча света.
Опираясь на доказательства множественных убийств, содомии и колдовства, трибунал приговорил Жиля де Реца к смертной казни.
Вердикт гласил:
«Повесить и сжечь после пыток. Затем, когда тело будет расчленено и сожжено, оно должно быть изъято и помещено в гроб в церкви Нанта, выбранной самим осужденным.
Генриет и Пуату должны быть сожжены отдельно, и их прах развеян над рекой Луарой».
Это произошло утром 26 октября 1440 года…
— Между прочим, — заметила Анжелика, — по словам няни, когда Жиль де Рец был казнен после публичного покаяния, все матери, чьих детей он убил, надели по нему траур.
— М-да, — покачала головой Луиза, — все большое вызывает невольное почтение…
— Что вы имеете в виду, дорогая? — спросила Мадлен с таким серьезным видом, что Анжелика, Катрин и Ортанс громко прыснули.
— Но далеко не всегда и не все большое вызывает почтение, — заметила Ортанс. — Взять хотя бы Никола Фуке, бывшего министра финансов… Роскошные дворцы, огромное богатство, но разве все это спасло его от королевского произвола?
— Вот это и есть примета нашего времени! — воскликнула Анжелика. — Двести лет назад нантский епископ не без труда добился королевского согласия на арест известного всей Франции злодея Жиля де Реца, который в течение восьми лет убивал безвинных детей, а в наше время кто смог помешать аресту Фуке, никого и никогда не убившего и к тому же щедро оплачивавшего безумную роскошь королевских увеселений?!
— Да, это действительно примета времени, — согласилась Катрин. — Ничто его не спасло… Даже гордый девиз, и тот сыграл роль обвинителя… «Ouo non ascendam!»[1]. И чего он достиг?
— Даже этой худосочной Лавальер, и то… А мне все же не верится, что он предлагал ей эти злополучные деньги, — проговорила Мадлен. — При его возможностях…
— Мне, кстати, Нинон де Ланкло говорила то же самое, — кивнула Анжелика. — А уж она-то прекрасно осведомлена обо всем, что касается жизни двора.
— О, еще бы! — усмехнулась Луиза. — Говорят, что, переспав со всем двором Людовика XIII, эта неувядаемая красавица уже заканчивает освоение двора Людовика XIV!
— Еще одна примета времени, — заметила Ортанс. — Гетеры. Их ведь не было в прошлом веке, разве не так?
И началось живейшее обсуждение проблемы профессиональной любви, действительно, имевшей во второй половине XVII столетия свои характерные особенности, которые можно было с полным на то основанием отнести к деталям портрета эпохи…
…В сравнении с прошлым веком уровень проституции во Франции заметно возрос. Одной из основных причин этого роста можно считать заметный приток в большие города девушек из сельской местности, которые искали работу в качестве служанок, нянь, горничных и т. п. И в ту, и в нашу эпоху именно они составляют основной контингент городских проституток. Тогда в Париже их насчитывалось не менее 20 000, не считая, разумеется, закамуфлированных под модисток, горничных или продавщиц. В маленьких же городах, где в предыдущую эпоху процветали многочисленные бордели, теперь ситуация заметно изменилась.
«Веселые дома», ранее придававшие такой яркий колорит городским жанровым картинкам, теперь либо исчезли с карт этих городов, либо ушли в определенного рода полуподполье, когда в доме благочестивой «тетушки» проживали пять-шесть «племянниц на выданье», так что не было ничего предосудительного в том, что в этот дом приходят «потенциальные женихи».
Что поделать, столь характерная для тех мест мелкая буржуазия уже успела сформировать атмосферу показного благочестия, и эта атмосфера диктовала свои правила социальной игры.
Провинциальные проститутки теперь должны были вести двойной образ жизни: днем они были прачками, швеями, лавочницами, а с наступлением темноты к их официально благопристойным домам пробирались мужья, братья, сыновья, а зачастую и отцы добропорядочных матрон, чтобы удовлетворить свою такую естественную и такую теперь презираемую потребность в телесной любви, избавленной от пут сословной морали. Контингент провинциальных проституток был весьма ограничен, так что «племянницам» приходилось работать довольно напряженно, обслуживая за вечер и ночь не менее чем по 10–15 мужчин.
Особую категорию проституток составляли солдатские девки, сопровождавшие войска в походах. В предыдущую эпоху они обычно выполняли при армии ту или иную хозяйственную работу, но во второй половине XVII столетия эти существа начинают применяться лишь по своему прямому назначению.
Это создавало определенные проблемы для солдат, потому что если раньше любой из них мог заработать сеанс любви, взяв на себя часть трудовых обязанностей походной девки, то сейчас такого рода бартер исключался, а платить ей наличными мог далеко не каждый солдат. Таким вот образом девки получали повышение, переходя из ранга солдатских в ранг офицерских, что отражалось на боеспособности армии, так как офицеры, используя свою власть, нередко подчиняли воинский долг капризам своих походно-полевых жен.
Еще одним объектом традиционного внимания проституток были церковные соборы, на которые съезжались епископы и кардиналы со всех концов Европы.
Святые отцы отнюдь не гнушались услугами жриц Венеры и оплачивали их весьма и весьма щедро. Как не без сарказма заметила Ортанс, они сами у себя покупали индульгенции на отпущение греха нарушения обета целомудрия…
