Карл во многом ориентировался на Людовика, как, впрочем, большинство европейских монархов той эпохи. Их роднила неуемная любвеобильность, в которой английский суверен мог бы успешно посоревноваться с французским.

Карл овладевал женщинами с азартом коллекционера, но, удовлетворив свое сексуальное любопытство, сразу же утрачивал всякий интерес к очередному приобретению и возвращал его законному супругу (он предпочитал замужних).

Этот король, как, впрочем, и его собрат Людовик XIV, был, конечно, великим развратником, но развратником откровенным, без двойной морали, и кто знает, не лучшая ли это была кандидатура на роль разрушителя липкой паутины пуританства в стране, так долго страдавшей в тенетах этой идеологии?

Кромвель ведь доходил до того, что, уничтожая ирландские города, разумеется, вместе с их населением, ссылался на Божью волю… Клин надо было вышибать клином, и прежде всего при этом следовало любыми способами взорвать изнутри, разрушить основы идеологии узурпатора, наглядно показать, кому и зачем она выгодна…

Но, как известно, всякое ниспровержение, даже совершаемое с самыми благими намерениями, неизменно закусывает удила и заходит слишком далеко в своем ослепленном азарте.

Когда в Лондоне того времени под радостные крики толпы сжигали чучела римских пап и кардиналов, эти чучела предварительно начиняли живыми кошками — для создания звукового оформления такого вот действа…

Король Карл II в те времена оказывал покровительство известному драматургу сэру Чарлзу Седли. Правда, королевские симпатии основывались не на оценке таланта литератора, а на его феноменальной распущенности, которую он еще и выставлял на всеобщее обозрение.

Например, в июле 1663 года Седли крепко выпил со своими приятелями в таверне «Петух», расположенной на Боу-стрит. Достигнув той степени опьянения, которая характеризуется выражением «море по колено», почтенные джентльмены разделись догола и среди бела дня вышли на балкон таверны.

Разумеется, под балконом немедленно собралась толпа зевак, сэр Седли начал обзывать их самыми последними словами, а в довершение ко всему заявил, что он обладает, как было отмечено в судебном протоколе, возбуждающим «порошком, который заставит их жен, равно как и всех прочих женщин Лондона, бегать за ним». Оскорбленные в своих лучших чувствах зеваки попытались было вломиться в таверну, но, найдя ее дверь запертой, ограничились только швырянием камней по балконам и окнам этого достойного заведения. Седли был оштрафован за непристойное поведение, которое привело в восторг короля.

Еще один громкий скандал был связан с архиепископом Кентерберийским Гилбертом Шелдоном, у которого Седли увел девку. Архиепископ метал громы и молнии, к вящему удовольствию Карла II, горячо приветствовавшего любое антиклерикальное выступление, даже самого скандального свойства. Во дворце король требовал неукоснительного соблюдения правил внешней благопристойности, явно подражая в этом Людовику XIV, однако в своих многочисленных резиденциях устраивал массовые оргии, которые мог бы по достоинству оценить Калигула.

Например, один из хронистов Карла II оставил потомкам такую запись о пребывании короля в Арлингтонском поместье: «…B доме полно лордов, дам и кавалеров. Обстановка поражает роскошью и великолепием. В доме ночует госпожа Шлюха. Весь день она ходит в неглиже, и с этой юной распутницей развлекаются все подряд…»

— А через девять месяцев госпожа Шлюха, настоящее имя которой — Луиза Пенсо де Керуай, — закончила свой рассказ Ортанс, — родила ребенка, по общему мнению, от Карла.

Кукольная блондинка захлопала в ладоши, а синеглазая Катрин не без сарказма заметила:

— Что ж, обществу виднее…

— Однако его приговоры не следует a priori принимать всерьез, — проговорила Анжелика. — Оно ведь так любит пошутить…

— И зачастую весьма жестоко, — добавила Ортанс. — Впрочем, вам, Анжелика, это известно, наверное, гораздо лучше, чем любой из нас…

А я подумал о том, что общественное мнение зачастую формируется отнюдь не обществом, а теми, кто имеет возможности навязать ему свою волю, не считаясь ни с его традициями, ни со стереотипами массового мышления.

С 1652 года русский царь Алексей Михайлович начал активно внедрять церковную реформу, которая предполагала достаточно серьезные изменения в православной обрядности, сложившейся на протяжении многих веков. Народ, естественно, не пришел в восторг от такого беспардонного попрания вековых устоев, однако лишь немногие из недовольных решились на открытое неприятие царских нововведений. Начался процесс, именуемый «расколом», когда приверженцы старой веры заживо сжигали себя в скитах, таким образом выражая свой протест против «разгула Антихриста».

В контексте этих событий история боярыни Морозовой в чем-то перекликается с историей Анжелики. Молодая вдова бросила вызов самому царю, категорически отказавшись посещать богослужения по новому обряду. Царь сначала очень обиделся, а затем рассудил, что все складывается как нельзя лучше: Морозова — одна из богатейших помещиц России, следовательно… Дерзкую боярыню вместе с ее сестрой сначала пытали в застенках, потом — публично, хмурым зимним днем 1673 года во дворе Земского приказа, куда сбежалось немало праздного люда.

По свидетельствам хронистов, Морозову и ее сестру, с вывернутыми руками, полчаса держали подвешенными на дыбе, а затем сбросили на землю с довольно большой высоты. После этого обнаженных женщин швырнули на снег, где они пролежали несколько часов со связанными руками. Потом — тюрьма, потом — яма в земле, да еще без пищи и воды.

Ну, а огромное состояние Морозовой, естественно, стало достоянием царской казны…

— Почему сегодня нас постоянно преследуют неприятные темы? — вздохнув, произнесла Анжелика.

— А потому, дорогая, что мы сегодня то и дело говорим о несчастных людях, — ответила ей Катрин.

— Что?! — всплеснула точеными ручками блондинка. — Это короли — несчастные?!

— Увы, Луиза, увы, — безмятежно улыбнулась Катрин. — Как можно назвать счастливым человека, чьи возможности так высоки, а запросы так низменны? Вот удел всех королей…

— Не всех, — возразила Анжелика. — Вы, Катрин, забыли о таком монархе, как Кристина, королева Швеции. Согласитесь, что о ней не скажешь ничего подобного, не правда ли?

Да, мысленно согласился я с Анжеликой, Кристина, действительно, счастливое исключение. В неполных девятнадцать лет она начала править могучей державой, в то время оказывавшей огромное влияние на европейскую политику. Она была энергична и решительна при хорошем образовании и незаурядном интеллекте. Члены Государственного совета вполне искренне признавали ее превосходство в державном мышлении и силе воли. При этом юная красавица, воспитанная отцом в спартанском духе, была прекрасной наездницей, страстной любительницей охоты, ярким воплощением образа мифической богини Дианы.

— Я слышала, она была возлюбленной философа Декарта, — не то вопросительно, не то утвердительно заметила Луиза.

— Кто держал свечу? — пожала плечами Ортанс. — Мало ли что говорят… Хотя…

— А что дурного в том, если бы это было действительно так? — проговорила Анжелика. — Много ли женщин могут похвастать тем, что они когда-либо обнимали великого философа, человека, отмеченного перстом Божьим, а не поставленного на недосягаемую высоту лишь по праву рождения, просто так…

— И при этом еще неизвестно, не зачал ли его скучающей королеве какой-нибудь случайно подвернувшийся конюх! — неожиданно зло заметила Катрин. — Вот мы опять заговорили о том же… Какой-то заколдованный круг.

— Но едва ли это вообще могло быть… — сказала Луиза.

— О чем вы? — спросила Ортанс.

— О романе между Кристиной и Декартом, — ответила блондинка. — Ведь все знают, что она…

— Бог мой, как вы наивны, Луиза, — сказала Ортанс. — Я знаю по крайней мере троих лесбиянок, которые самозабвенно занимались любовными играми с мужчинами. Разве нельзя запрячь в повозку верховую лошадь в случае необходимости?