– Вселенная помогает тем, кто ведет правильную жизнь. Так говорится в каком-то из писаний Заступницы.

– Ответь мне на этот вопрос, и я отвечу на все твои.

Эдеард отрицательно покачал головой.

– Ты останешься здесь, пока не согласишься сотрудничать. Я думаю, ждать недолго. Одиночество – грозный противник. А ты остался в полном одиночестве, насколько это возможно в нашем мире.

– Ты действительно считаешь, что время на твоей стороне?

– Мы еще увидим, на чьей оно стороне. Я вернусь. Когда-нибудь.

Он приказал полу измениться и скрылся.

Помещения финансового арбитража располагались в середине Дома Парламента, вдоль южной оконечности Первого канала. Девять арочных мостов, соединяющих здания по обе стороны русла и вмещающих множество комнат, были настолько широкими, что образовали настоящий тоннель. По этой причине кабинеты и залы освещались исключительно вогнутыми восьмиугольниками, украшавшими сводчатые потолки. От какого-нибудь подземелья помещения отличались только узкими окнами, выходившими в сумрачное пространство под мостами. Тусклое освещение усиливало унылое настроение, сопутствовавшее восьмому заседанию суда, когда Эдеард потихоньку проскользнул в полукруглый зал. Заседания здесь происходили иначе, чем в криминальном суде. На нескольких ярусах стояли длинные столы, а в центре, за круглым столом, сидели следователи. На каждом столе горели лампы с джамоларовым маслом, отбрасывающие желтоватые круги на беспорядочно сложенные стопки бумаг. Эдеарду казалось, что документы размножаются быстрее, чем драккены. Не может быть, чтобы все эти счета относились к бухгалтерии «Дома голубых лепестков». Но за каждым столом сидело по два клерка. Все они были одеты одинаково, в рубашки и жилеты. Многие носили очки. И ни один из них не выглядел моложе пятидесяти лет.

Жилет налогового инспектора был отделан серебряным кантом, и только это отличало его от младших коллег по гильдии. Он изучал страницу из толстого журнала, потом задавал вопрос относительно траты или получения денег. Затем клерки из команды Буата совещались между собой, просматривали папки и журналы, содержавшие записи о расходах и доходах, и давали объяснения по поводу каждой суммы. На тот момент, когда он пришел, клерки, привлеченные к делу налоговым инспектором, оспаривали одну из записей в книгах Буата, не соответствовавшую представленным документам.

Инспектор выслушал объяснения, тщательно записал их и перешел к следующей странице.

Расследование велось по записям за три последних года. Учитывались ежедневные расходы напитков. Закупка и стирка постельного белья на протяжении всех трех лет. Замена панелей за стойкой бара. Подсчет всей посуды с учетом износа и амортизации. Трехлетний расход косметики и средств ухода за волосами для девочек. Пересчет всех до единой заколок и шпилек для волос.

Буат сидел за столом напротив инспектора. У него поникли плечи, ввалились глаза, а кожа так побледнела, что это было заметно даже в грязновато-желтом свете ламп. Он поднял голову, когда вошел Эдеард, и выражение лица стало медленно меняться: лицевые мускулы напряглись, челюсти сжались, и в глазах зажглось пламя нескрываемой ярости.

Эдеард не дрогнул, встретив его взгляд. Инспектор в это время поинтересовался, почему два года назад, в шестой четверг июня, копченые орешки токо закупались по цене, превышающей среднюю по городу. Буат продолжал сверлить взглядом Эдеарда, а его клерки искали в своих записях объяснение дополнительным затратам.

Эдеард первым отвел взгляд. Он не мог поверить самому себе, но был близок к тому, чтобы посочувствовать Буату. Между ними шла отчаянная битва за целый город. Бои должны были проходить на улицах и каналах, их соратники пускали в ход кулаки и третьи руки, а покровители в политических кругах плели бы свои интриги. Но только не это. Такой метод нельзя назвать гуманным.

«И я навлек на него такое бедствие».

Эдеард опустил голову и уставился на свои ботинки, точь-в-точь маленький мальчик в задних рядах класса, изо всех сил старающийся не засмеяться. Он поспешно вышел из зала заседания, остановился на галерее и расхохотался во весь голос. Проходившие мимо клерки в красно-коричневых и оливково-серых жилетах неодобрительно нахмурились.

– Простите, – извинился он перед ними и всей гильдией.

Он постарался успокоиться, а затем зашагал в направлении Центрального Окружного канала. Он мог себе это позволить. Мог покинуть суд, вдоволь посмеявшись. «Злорадно посмеявшись, честно говоря». А Буат не мог. Буат должен был высиживать там по шесть часов каждый день. Уже десятый день. И, как сказали Эдеарду, расследование продлится еще не меньше восьми.

«Эх, если бы то же самое можно было сделать со всей сотней главарей! Мы бы уже справились с ними. И не понадобилось бы никакой высылки, они бы сами с воплями убежали за ворота города».

Но такого рода расследования проводились только в отношении самых крупных дельцов города, которые постоянно мухлевали с налогами. Чтобы запустить проверку счетов Буата, главному констеблю пришлось как следует нажать на начальника налоговой службы. Такие расследования занимали массу времени, и возможные штрафы не покрыли бы и половину их стоимости. Хуже всего, что клерки так и не обнаружили явной связи между Буатом и семьей Ранали. Это, конечно, было не так уж и важно, поскольку в первую очередь проверка затевалась, чтобы отвлечь и разозлить Буата, пока констебли участка в Дживоне составляли свой список. Но доказать его связь с аристократами было бы неплохо.

Эдеард оставил за спиной сросшиеся здания Дома парламента и по изящному белому мостику перешел через Центральный Окружной канал. Клочок земли, огибаемый этой небольшой протокой, был слишком мал для района. Зеленый оазис посреди шумной центральной части города люди называли Сад Раха. Эдеард прошел по чистым дорожкам, окаймленным огненными тисами. Впервые в этом сезоне зацвели розы, наполняющие неподвижный воздух тонким ароматом. Через небольшие ручейки, соединяющие несколько пресноводных прудов, были перекинуты невысокие горбатые мостики. Под ними в воде скользили алые и изумрудно-зеленые рыбки. Эдеарду казалось, что они исподтишка наблюдают за ним.

На другой стороне Сада Раха возвышался задний фасад Дворца-Сада, превосходящий высотой все здания в окрестностях. У подножия широкой наружной лестницы Эдеарда поджидал капитан Ларош. Эдеард невольно одернул мундир, но рядом с одетым в безукоризненную парадную форму капитаном это было бессмысленно.

– Идущий-по-Воде.

– Вы сегодня один, капитан?

– Да, один. Внутри дворца я всего лишь скромный провожатый.

– Так проводите меня, пожалуйста.

Они поднялись на три пролета лестницы и через высокую арочную дверь вошли внутрь. Из вестибюля расходились пять крытых галерей.

– Да, примите мои поздравления, – сказал Ларош. – Кристабель – отличная партия.

– Спасибо.

– Я встречался с нею несколько раз. Но, видимо, не произвел должного впечатления.

Эдеард предпочел оставить его слова без комментариев.

– А вы и впрямь видели душу Чаэ?

– Да.

Эдеард наконец-то научился не вздыхать, отвечая на один и тот же вопрос по двадцать раз на дню. Его досада выглядела бы кощунством.

– Наверное, это заставило вас задуматься обо всей своей жизни, а?

– Смерть не так уж страшна, из чего, впрочем, не следует, что не надо радоваться жизни.

– Вы необычный малый, – заметил капитан, вводя Эдеарда в Мальфит-холл.

Эдеард представил себе, как капитан читает «Руководство для джентльменов, намеревающихся вступить в брак» и цепляется к каждому слову.

В Лилиала-холле Эдеард остановился, глядя на потолок с тем же изумлением, с каким во время первого посещения дворца разглядывал потолок в Мальфит-холле. Над ним беззвучно бушевал шторм; бесчисленные молнии разрывали тучи и отбрасывали странные резкие тени. Затем в разрыве показался Алаккад: гладкий темный шар, пронизанный алыми нитями мощных потоков лавы, опоясывающих планету.