— Так ты вернулся ко мне? — кинулся к Паприкашу Гажи. — И детишек своих мне привел… А я, старый дурень, не верил, что ты меня больше всех любишь, даже больше, чем своих зайчат… О-о, о-о! Ну, иди ближе!.. Тут как раз посмотреть пришли на тебя… Мне уж влетело, что ты пропал!..

Гажи своим намотанным на кнутовище кнутом весело манил Паприкаша и хохотал во весь рот… Захохотал и объездчик… Захохотала следом за ними графиня… Хохотал весь луг, залитый солнечным светом раннего лета…

— Ну давай, покажи ее сиятельству, что умеет твой заяц!

И Гажи с Паприкашем послушно продемонстрировали все свои незамысловатые достижения.

— Поклонись, Паприкаш!.. Та-ак!.. Теперь попляши вприсядку! Хайя-хайя-тра-ла-ла! Хоп-хоп-хоп!..

Объездчик с торжествующим видом обернулся к графине:

— Ну что, может сделать такое зверь, если лукавый в него не вселился? Видели вы такое где-нибудь, ваше сиятельство? Видели?

А графиня и в самом деле забыла, что в ослепительном свете цирковых арен и душных варьете в больших городах она видела сотни куда более поразительных номеров, настоящие чудеса дрессировки, когда звери говорили, считали, отплясывали канкан, катались на велосипеде, курили сигары, играли в карты.

Графиня стояла в сиянии ласкового, но не палящего еще солнца, завороженная совсем иным чудом. В голове у нее всплывали слышанные или читанные в детстве мифы, легенды о святых старцах с незапятнанной, детской душой, к которым без страха приближались лесные звери и которые возглашали слова добра и милосердия птицам небесным… Казалось графине, что она видит сияющий нимб над седыми, редкими волосами старого, блаженно улыбающегося свинаря в лохмотьях.

— Скажите мне, милый дядюшка, чего бы вы хотели?… Чем я могу вам помочь? — спросила вдруг Гажи графиня.

Но Гажи лишь бессмысленно улыбался, глядя ей в глаза.

Потому что уже непривычное обращение это растрогало Гажи… Неловко было ему просить что-нибудь… Все желания, что приходили ему в голову, не простирались дальше десяти крейцеров на табак… Ну, может, двадцати…

Объездчик же, видя беспомощность Гажи, впервые в своей жизни ощутил, как жалость щиплет ему глаза, жалость и сочувствие к ближнему своему, к этому отвергнутому другими людьми нищему старику, которому бог не дал большого ума.

— Ваше сиятельство, — сказал он, повернувшись к графине. — Уж коли я говорю, что этот полоумный лучшей доли заслуживает, стало быть, оно так и есть! Он любое дело делает хорошо, вы мне поверьте, ваше сиятельство, я ведь его с детства знаю. И все равно вперед никогда не вылезет, такой уж он есть, простофиля то есть, все только улыбается и всем доволен. Его бы в имении где пристроить… Заслужил он, чтобы хоть на старости лет получше пожить: вон какая душа в нем, чистая добрая, он даже в звере лесном укротил лукавого…

Так оно и было дальше! Графиня сама увезла Гажи, вместе с нехитрым его барахлишком, в коляске своего мотоцикла. Паприкаш тоже прыгнул в коляску и сел там в ногах у Гажи. А объездчик кое-как собрал семью Паприкаша, рассыпавшуюся по лугу, и посадил их к матери.

И стал Гажи, по строжайшему наказу графини, одним из графских работников, уважаемым человеком. Служил он при свинарне, делая дело, к которому был приспособлен… И жил долго и счастливо, пока не помер.

Знаю я, такого вот Гажи никогда не считают достойным того, чтобы видеть в нем образец душевного благородства, миролюбия, жертвенности, справедливости, веселого и покладистого характера!.. Хотя я со всей ответственностью могу вас спросить: а почему, собственно говоря, не считают, если у него есть для этого все, что нужно?… Потому я и назвал, в назидание прочим, историю эту легендой…

1936

Енё Йожи Тершанский (1888–1969), выдающийся мастер венгерской прозы, известен у нас сравнительно мало. Может быть, свою роль здесь сыграло одно его качество, а именно органическая несовместимость писателя с любыми привычными рамками, будь то рамки идейно-художественных течений, жанровых форм или даже сугубо человеческих проявлений.

По свидетельствам современников, в своей жизни Тершанский меньше всего походил на писателя. Этот неунывающий, крепкий телом и духом человек, увенчанный литературными премиями, вечно что-то изобретал, мастерил, конструировал, был душою компании, играл на всех мыслимых инструментах (даже выступал в кабаре в роли куплетиста и музыкального клоуна!), дорожа этими своими талантами едва ли не больше, нежели многочисленными романами, рассказами и повестями, которые он писал как бы между прочим.

В начале века, когда в прозе преобладали символика и тонкий интеллектуализм, Тершанский, прибыв из провинции в Будапешт «в поисках заработка и, может быть, мировой славы», заявил о себе рассказами, сюжеты которых словно подсмотрены были в жизни. Причем в жизни людей, до этого и близко не подпускавшихся к порогу венгерский литературы — бродяг, мелких воришек, бедноты, — сущих парий тогдашнего общества. Необычность Тершанского состояла, однако, не в открытии новых героев как таковых (как-никак венгры знали уже и Диккенса, и Золя, и раннего Морица), а в той доверительной, без тени сентиментальности или обличительного пафоса интонации, с которой эти герои заговорили с читателями.

Мастерство безыскусного внешне повествования, равновесия идиллии и иронии, глубина всепонимающего, мудрого гуманизма — вот те качества, которые заставляют нас с увлечением и симпатией следить за перипетиями жизни героев Тершанского — таких, например, как бедняга Гажи, свинопас из «Легенды о заячьем паприкаше».

Поистине всенародную популярность и неувядающее признание принес Тершанскому цикл повестей под названием «Марци Какук». В этом цикле, написанном в 20 — 30-е годы, автор, ничуть не смущаясь ни жанровыми канонами века, ни фарисейскими представлениями о нравственности, создал оригинальнейший образец плутовского романа, в котором поведал о похождениях «профессионального бездельника» и «блистательного прохвоста», бродяги и жизнелюба Марци по кличке Кукушка, невольно разоблачающего ханжество «благородного» буржуазного общества.

С этим романом, выдержавшим в Венгрии уже полтора десятка изданий, нам, надеемся, еще предстоит познакомиться. Что касается предлагаемой читателю книги, то в нее кроме «Легенды о заячьем паприкаше» и обширной подборки, демонстрирующей мастерство Тершанского-новеллиста, включена также повесть «Приключения тележки», уже публиковавшаяся на русском языке. Несмотря на обманчивое, быть может, название, она — о трагических страницах истории, о времени, когда, по словам самого писателя, «кровь, ужасы, низменные инстинкты, позорные даже для животного, беспримерное вырождение Человеческого Духа властвовали над земным шаром». Но и здесь, повествуя о разгуле фашистского террора под занавес второй мировой войны, о том, что было им лично пережито в дни штурма Будапешта, Тершанский остается верен себе: в трагическом опыте он отыскивает зерна нелепого и смешного, доказывая, что, пока человечество сохраняет способность смеяться, дух его неистребим.

В. Середа