— Нет, это просто фантастика! — возмутилась графиня. — Чтобы люди, в наше-то время, верили в такую бессмысленную примету! Но объясните мне, очень вас прошу, откуда вы это берете, что тут вообще заяц замешан? Ведь если он и пробегал, то где-нибудь в стороне, и лошади его не испугались, тогда как собака… еще раз вам говорю…

Объездчика так распирало, что он непочтительно перебил графиню:

— Коли вы, ваше сиятельство, ни кучеру вашему, ни мне, ни всей деревне не верите, что в этом зайце бес прячется, или оборотень, или черт знает кто… и что он силой в деревню ворвался и слушает только деревенского дурачка и все понимает, как человек… так вы своими глазами в этом можете убедиться… Я раньше и сам не верил, что в животину лесную лукавый может вселиться… и порчу на людей напускать…

Графиня, конечно, улыбалась, слушая эти речи… И все-таки ее очень заинтриговал фанатизм объездчика. В этом его фанатизме она угадывала нечто совсем другое, чем то суеверие, которое тесно переплелось с происшествием, оказавшим на нее столь сильное действие.

Так что она с удовольствием и с вниманием слушала объездчика, который увлеченно толковал про своего зимнего квартиранта Гажи, старого деревенского свинаря, и про летнюю кухню, и про зайца, который зовется Паприкаш и умеет плясать… ну и так далее.

— Так ведите же меня к этому вашему полоумному пастуху. Мне ужасно все это интересно. Особенно заяц! Где он сейчас?

В ответ на просьбу графини объездчик оглядел местность.

— Сию минуту, ваше сиятельство!.. Сейчас рано, стадо еще далеко где-нибудь. Я так думаю, оно как раз около графского леса. Здесь напрямик надо идти, чтобы быстрее добраться. Только машину эту в такую даль с собой волочить — дело ой какое нелегкое».

— А вы что, сесть в нее не хотите? — спросила графиня.

— Как? Вы на ней поедете? Без дороги, прямо по пастбищу? — не поверил объездчик. — Разобьете только машину.

— Посмотрим, что выйдет. Садитесь-ка!

Объездчик забрался в коляску и вздохнул. Примерно так вздыхает человек, приготовившись отдать богу душу.

Пастбище сплошь заросло репейником, дурнишником, терном. Не говоря уж о кочках и ямах. Больше трясти могло разве что на проселочной дороге, где колея глубиной в полметра.

Графиня, махнув рукой на всякую осторожность, помчалась прямиком через пастбище. Мотоцикл, рыча и фыркая, прыгал, словно взбесившийся козел. Объездчик на всякий случай стиснул зубы, чтобы не поплатиться за эту прогулку собственным языком.

И все равно из него чуть душу не вытрясло, пока добрались они до деревенского стада.

Но самое грустное было не это. Если графиня тряслась затем, чтобы увидеть волшебного зайца-оборотня, то ужасную эту дорогу она проделала зря.

Когда Гажи с первым весенним солнышком от объездчика перебрался в летнюю свою резиденцию, в сторожку возле деревни, жизнь у него там стала совсем другая.

Дверей у сторожки вообще не было. И внутри — никакого укромного уголка. Например, печурки, куда Паприкаш, пока Гажи нет дома, мог бы забиться. Какое там!

Вот и приходилось Гажи, куда бы он ни направился, таскать зайца с собой, чтобы с ним ничего не случилось. Да это бы еще ничего!

Паприкаш был так предан Гажи, что за ним бы попрыгал на край света. Но ведь надо было оберегать его от бродячих собак, да и от котов посмелее, которые считали своим долгом кидаться на Паприкаша, едва только его увидят.

Короче говоря, Гажи сшил для косого специальный мешок и сажал в него зайца там, где было опасно.

Ну а на пастбище, пока Гажи стерег свиней, Паприкаш, ясное дело, что хотел, то и делал. Вел себя свободно.

Даже слишком свободно! До того свободно бродил Паприкаш по лугу, что иной раз на два-три часа, а то и на полдня пропадал с глаз. А Гажи и не тревожился насчет зайца. К тому времени, как стадо домой гнать, Паприкаш всегда сам находился.

Гажи, конечно, поругает чуть-чуть Паприкаша, будто мальчишку-неслуха. Шкурка у Паприкаша в грязи, в репьях. Гажи чистит его, оглаживает.

Порой бродячие собаки нападали на Паприкаша. Гажи их прогонял прочь.

А то еще… и это случалось все чаще и чаще… Гажи видел, что следом за Паприкашем прыгает похожий на того, дикий заяц. И никак не хотел тот заяц от Паприкаша отстать.

Гажи быстро догадался, в чем тут дело. А дело было в том, что Паприкаш оказался зайчихой и был как раз невестой на выданье. Появляющиеся же с ним косые были, конечно, ухажерами.

Гажи из деликатности не обращал внимания на эти увлечения Паприкаша, как и на другие его проделки.

Однако что факт, то факт: Паприкаш (или уж как его теперь звать: Паприкашиха, что ли?) даже своих ухажеров бросал ради Гажи.

Зато уж и Гажи любил своего Паприкаша так, как еще никого не любило человечье сердце. Ни за что в жизни он с ним не расстался бы. А у него уж просили продать зайца… и всерьез, и ради шутки…

Но к чему растравлять незажившую, кровоточащую рану?

Шлялся где-то Паприкаш, шлялся, да и не вернулся однажды… Что с ним стало, один бог знает…

Горько плакал Гажи по своему Паприкашу… И каждый день молил бога, чтобы вернул он ему своего посланца… Прямо в черную тоску впал Гажи из-за косого…

Но что делать: сгинул Паприкаш бесследно. Как раз за две недели до того дня, когда объездчик встретил на тракте графиню. И когда они совершили то безбожное путешествие на мотоцикле по целине, чтобы посмотреть на Паприкаша.

Вот какие дела!

— Так у тебя уже нету зайца? Старый ты, проклятый осел! Знал я, что ты его потеряешь тут со стадом! Чтоб тебя черти за это на вертеле жарили! — сердито кричал объездчик, размахивая своей палкой над бедным Гажи.

Дело в том, что к Паприкашу объездчик относился немного как к своей собственности. Ведь как-никак это его пес пригнал зайца к его летней кухне, куда тот, по свидетельству Гажи, таинственным образом проник через закрытую дверь.

— Да разве ж мне не жалко его? Разве я его не искал? Разве не ждал каждый божий день? — вертел Гажи в руках драную свою шапку, стоя перед объездчиком, и крупные слезы капали у него из глаз.

— А… — махнул на него рукой объездчик. — Пойди вот к барыне, расскажи ей, какой это был заяц. А то я вроде как ей все наврал.

Графиня остановилась со своим мотоциклом в сторонке.

Потому что истоптанное, изрытое свиньями пастбище было к тому же все в лужах. Да и вонь от свиней, если нюхать ее вблизи, не всем по вкусу.

Так что объездчик, все еще насупленный, направился вместе с Гажи к графине.

И вот стоят они перед ней. А графиня, будто в каком-то странном экстазе, глядит за их спины, на луг.

Объездчик смущенно откашливается и принимается объяснять барыне: дескать, заяц-то… он у Гажи… того…

Но графиня, не давая ему говорить, показывает куда-то:

— Ах, смотрите!.. Конечно же!.. Как интересно!..

Объездчик оборачивается — и вдруг рот его и глаза широко раскрываются, он стоит как остолбенелый.

Невдалеке от них спокойно, как ни в чем не бывало, скачет по травке, направляясь в их сторону, Паприкаш. Время от времени он останавливается, торчком поднимает уши, опять прижимает их. Садится на задние лапы, умывается. Снова делает пару скачков.

Сразу видно, держится он так не из страха. А из вежливости. Он ведь пришел к Гажи, к хозяину, а тот беседует с посторонними, и воспитанному зайцу в такой ситуации негоже встревать.

Но… смотрите-ка! Это еще что такое?

Ведь Паприкаш не один. Позади него прыгают, резвятся на травке еще четверо-пятеро крохотных, с детский кулак, зайчат.

Господи Иисусе! Да ведь Паприкаш-то семьей обзавелся!

Вот почему он на две недели покинул Гажи! Ему, то есть ей, предстояли материнские радости, и Паприкаш, из стыдливости или из осторожности, не хотел причинять хозяину лишних хлопот. Да и то сказать: где бы Гажи устроил его на это время?… Паприкаш предпочел найти себе какое-то надежное и укромное место, как делают другие зайчихи.