Родственность представлений находит свою параллель и в родственности слов для обозначения понятия имени у индоевропейцев. Современное русское слово имя восходит не только ко временам славянского единства (укр. iмѣя, блр. iмя, др.-русск. «имя», ст. – слав. имѣ, болг. име, сербохорв. иѣмē, словен. imeѣ, др.-чеш. jmě, чеш. jméno, слвц. mеnо, польск. imię, в. – луж. mjeno, н. – луж. mě, полаб. jeimą), для которого реконструируется праслав. jьmę, но и родственно др.-прусск. emmens, «имя», ирл. ainm, алб. еmёn, тоск. еmёr, греч. ѣνομα, арм. anun, др.-инд. nāma, авест., др.-перс. nāman-, лат. nōmen, гот. namō, ср.-в.-н. be-nuomen «назвать», тохар. А ñоm «имя»¹⁸. Что касается его исходного значения, то П.Я. Черных констатировал этимологическую неясность этого слова и его трудность для объяснения. Он отмечал, что некоторые лингвисты сближают его со словом иметь, но сам склонялся к значению «отделять», «обособлять», рассматривая имя как средство для различения людей и домашних животных друг от друга¹⁹. С другой стороны, В.Н. Топоров исходит из того, что имя как глубинная сущность как бы вкладывалось в человека и это архаичное восприятие отразилось в этимологии индоевропейского обозначения имени n-men как «в», «внутри» или же русского диалектного воймя – «имя»²⁰. В любом случае в древности имя мыслилось неотъемлемой частью человека.

Весьма интересны и мифологические представления, связанные с возникновением имен. Один из индийских богов Вишвакарман (буквально «Творец всего») в одном из гимнов Ригведы характеризуется как тот, «кто один-единственный дает имена богам» (РВ Х, 82, 3)²¹. В предшествующем гимне (РВ Х, 81, 2–4) описывается, как этот бог создал Вселенную:

Этот космогонический гимн вызвал немало противоречивых толкований, однако ясно одно: в приведенных фрагментах Вишвакарман описывается то как кузнец, сплавляющий мироздание мехами-крыльями, то как плотник, вытесывающий его из дерева (по мнению В.В. Иванова, в первом приведенном четверостишии этот бог также характеризуется как ваятель). С другой стороны, в диалоге Платона «Кратил» мудрец-законодатель, установивший имена, последовательно сравнивается с художником, кузнецом и плотником. Анализируя такое поразительное совпадение перечня профессий, с которыми соотносятся установитель имен и истоки этого мифологического представления, В.В. Иванов приходит к выводу, что «речь идет здесь не о культурном влиянии Востока на греческую мысль в историческую эпоху, а о доисторическом индоевропейском наследии того периода, к которому восходят и древние греко-индоиранские лексические и фразеологические совпадения, относящиеся к сфере религиозной терминологии. Помимо отмеченного выше совпадения гомеровского словоупотребления с древнеиндийским, для обоснования этого тезиса особенно важно наличие родственного сочетания jьme deti «называть именем» в праславянском, которое может быть реконструировано на основе старочешского dieti jme, старопольского dziec imie. Как впервые установил Й. Зубатый, наличие этого словосочетания объясняет значение «говорить» у праславянского deti (др.-русск. ДѣТИ)»²². Подобное творение мира посредством наречения имен его элементам целиком и полностью параллельно другому космогоническому мифу, связанному с богом-кузнецом, который выковывает основные части мироздания. Со своей стороны отметим, что представление о том, что именно бог дает имена людям, зафиксировано в быличках русского населения Восточной Сибири. Так, например, услыхав, что старики нарекли имя его только что родившемуся сыну, отец мальчика признал их за исполнителей божественной воли: «И купец потом признал этих стариков за святых, потому что Господь имя нарекает…»²³ В колыбельной песне имена дает Богородица и притом одновременно с низвержением ребенка с неба:

Однако сбрасывание с неба, как показывает поучение против язычества, ранее на Руси приписывалось языческому богу Роду: «…то ти не Родъ, сѣдя на вздусѣ мечеть на землю груды и в том раждаются дѣти…»²⁵ В исследовании о Свароге мною отмечалось, что кузнечное дело появляется у индоевропейцев незадолго до начала распада их общности, в связи с чем единый образ бога-кузнеца у всех индоевропейских народов не успел сложиться. Поэтому связь бога-установителя имен с кузнечным делом у ведийских ариев и греков при явных параллелях в славянской традиции говорит о том, что именно у предков этих трех народов в эпоху их единства бытовал миф, в котором бог – создатель вселенной был связан с наречением имен. Данная греко-индийско-славянская мифологическая параллель показывает не только то огромное значение, которое эти племена придавали самому акту наречения имен, но и о существовании у них образа бога, совершавшего этот важный космогонический акт. Поскольку в рассмотренном мифе фигурирует бог-кузнец, становится понятно, что в славянском языческом пантеоне наречение имен было связано с творцом культуры Сварогом. Что же касается Рода, то он является персонификацией рода и в качестве божества неизвестен другим славянским народам, что говорит об относительной позднем его возникновении. Исходя из совершенно иных данных, О.Н. Трубачев так характеризовал древнейшую культуру наших предков: «Эпоха молчаливого, благоговейного почитания высоких сущностей должна породить чувство высокой ответственности слова, называющего вещь, а тем более – имени и самого акта наречения, который формулировался как «возлагания имени»…»²⁶ Поскольку само самоназвание славян было образовано от понятия слово и означало говорящих ясно и понятно людей, это тем более предполагает внимание наших предков к именам, обозначавшим все явления окружавшего их духовного и природного мира. Н.И. Толстой и С.М. Толстая отмечали, что в славянской народной культуре личное имя выполняет две основные функции – социальную, служащую для идентификации его носителя среди окружающих, и мифологическую, регулирующую отношения человека с природой, космосом и сверхъестественным миром. О достаточно развитой у наших предков магии имени свидетельствует и эпизод с Рогнедой, которую захватившие ее Добрыня и Владимир переименовали в Гориславу. Тем самым, по мнению И.В. Лисюченко, у полоцкой княжны навеки отбиралась добрая Доля, что окончательно лишало Рогнеду магического могущества и как женщину, и как княгиню. Отголоски подобных представлений отразились и в зафиксированных В.И. Далем русских пословицах «Под чужой потолок подведут, так и другое имя дадут» и, в противопоставление ей, утверждения «Я ведь не без имени овца».

В античной Греции проблема имени была осмыслена уже с философской точки зрения. Пифагор считал, что «имена вещам дает душа» или тот, «кто видит ум и естество сущего»²⁷. Платон, другой великий древнегреческий философ, в диалоге «Кратил» устами Сократа сначала соглашается с высказанным Кратилом мнением, «что существует правильность имен, присущая каждой вещи от природы», а затем задается дидактическим вопросом о том, что «если кто-то мог бы посредством букв и слогов подражать в каждой вещи именно этому, сущности, разве не смог бы он выразить каждую вещь, которая существует?». Восхищаясь тому, как сущность вещи выражается в имени, собеседники приходят к выводу, что «в этом же состоит и постижение вещей: кто постигает имена, тот постигает и то, чему принадлежат эти имена». Пытаясь разобраться в том, как начался процесс наречения имен, участники диалога соглашаются с мнением Сократа о том, что имена «для того, что существует вечно, для исконного» установлены «более высокой силой, нежели человеческая, – божественной», «ведь совершенно ясно, что уж боги-то называют вещи правильно – теми именами, что определены от природы»²⁸. Возвращаясь к проблеме имени в «Софисте», Платон добавляет, что имя выражает бытие с помощью голоса и обозначает того, кто производит действие.