Одного нет.

Того, без чего Закон работать никак не может. Трупа.

Здесь вам все же не кармический хаос, а светское государство, страна победившего Закона, в неярком свете которого приходится признать: желание кого-то убить – деяние не подсудное. Ты убей.

И даже если и убил, то дело это до тех пор твое личное, и Закон на тебя до тех пор дреманным своим оком смотрит и все права и свободы законопослушного гражданина за тобой сохраняет, пока обратное не будет неопровержимо доказано.

Дайте труп! Нету тела – нету дела, как говорится. И ведь верно говорится: будет тело – возбудится дело, зашуршат бумаги, придут полозовы и, подставляясь под начальственную ругань, бытовые неудобства, издевательские зарплаты, изощренную нелюбовь общества, под выговоры, слухи, клевету, предрассудки и пули, станут долго и трудно искать эти самые неопровержимые доказательства. А когда таковые найдутся, и если и впрямь окажутся эти доказательства достаточно неопровержимы для того, чтобы никакие лощеные адвокатишки, чья почасовая ставка вдесятеро превышает почасовую ставку лучшей из известных майору проституток, чтобы даже они, сверкая зубами и маникюром, ничего не смогли поделать с неопровержимостью улик. И даже если улики эти не исчезнут и не пропадут, или единственный свидетель, живущий на третьем этаже, вдруг не выпадет из окна пятнадцатого, предварительно оставив на столе предсмертную записку чужим почерком «Прошу в моей смерти никого не винить!», и если прокурор по необъяснимым причинам вдруг не станет затягивать дело из месяца в месяц, из года в год, пока оно не развалится как бы само, зараза такая, собой от земной гравитации и безысходности, и материалы его не почиют в вечной бюрократической базе, не сгорят или не утонут, вот когда все эти «если» сойдутся вместе на суде, тогда вас, возможно, признают убийцей, осудят и накажут, как умеют: изолировав от общества надолго или навсегда.

До той же светлой поры презумпция невиновности во всей своей вынужденной красе вполне распространяется на всякую сволочь. Тише. Не делайте Фемиде нервы. Видит она плохо, рука у нее тяжелая, дрогнет – всем аукнется.

Кроме того, помимо вышеперечисленного имеется еще одна сложность: боги мыслят иными категориями. Для справления своих прямых мифологических обязанностей Фемиде сгодится любой труп. Труп, так сказать, как принцип, как очевидный факт попрания устоев. Это может быть совершенно любой, пусть даже неопознанный, труп. А Полозову нужен конкретный.

Майор закуривает.

По телевизору выступает мужчина. Судя по костюму, адвокат.

Майор прислушивается к беседе в телевизоре.

«Адвокаты, – говорит мужчина, – нужны только умные. Других не надо».

Можно ли судить о человеке по костюму? Нельзя. Но все-то в этой жизни шиворот-навыворот, все-то через пень-колоду, через одно место, и ничто не есть то, чем кажется.

И хорошо, вдруг думает майор. И прекрасно. И пусть так оно все и будет.

Люди звонят в телевизор, адвокат отвечает на их вопросы.

Вопросы – это хорошо. И вопросы здесь будет задавать майор.

Майор берет трубку телефона.

Кремль зажигает огни.

Женщины – опасная тема для разговора.

О чужой женщине мужчине должно быть нечего сказать, а все, что нужно знать другим людям о твоей, – это то, что она – твоя.

Бегите от вопросов о своей личной жизни как от чумы, ибо праздное любопытство и есть чума! Избегайте людей, которые задают вам эти вопросы, как переносчиков смертельной болезни: что бы они там ни говорили, они не желают вам ничего хорошего. Молчание – золото. Платина. Иридий с бриллиантами. Молчание есть лучший ответ на большинство вопросов о личной жизни, да и вообще на большинство вопросов. Как говорил Марк Твен: «Лучше промолчать и показаться дураком, чем заговорить и развеять все сомнения».

Если посреди беседы встать и уйти, то вас примут в худшем случае за невежу, но уж точно не за идиота. Если же вы начнете отвечать на праздные вопросы о себе, то рано или поздно все неизбежно решат, что вы – идиот.

И будут правы.

Если уж говорить о вашей личной жизни, то элементарная логика совершенно недвусмысленно указывает на тот факт, что она ваша и личная, а не чья-либо еще. На этот немаловажный факт можно попробовать обратить внимание спрашивающего.

Или опять же промолчать.

Но я все же расскажу вам о своей.

Однажды в Берлине я видел, как в офисе немецкой юридической фирмы устанавливали кондиционер.

Я был на переговорах и через стеклянную стену заметил, как в соседний кабинет-аквариум зашли двое мужчин в синей униформе. Кондиционер они везли на специальной каталочке, которая его же и подняла на нужную им высоту. Двое в синем прикрутили крепления кондиционера к стене, и пока один подключал питание, второй подсоединил шланги, проверили подключение и ушли. Все. Семь минут.

Вернувшись в Москву, я заказал установку кондиционера в офис. Через Интернет, так проще. Назавтра ко мне пришел Горький.

– Шота Олегович, к вам Горький, – сказала в интерком помощница Оля, – по поводу кондиционера.

В строгом Олином голосе не было и намека на веселье. Оно и понятно. Шутка ли, Горький в офисе.

В кабинет вошел невысокий, хмурый человечек. Горький был один и без кондиционера.

Деловито поздоровавшись со мной, Горький долго водил по стенам красным лазером, что-то записывал, сделал на стенах пометки белым мелом, потом сказал, что сейчас придет, ушел и не вернулся.

Мысленно соединив концы отметин на стене, я получил пентаграмму.

Через день Горький позвонил и привез мой кондиционер.

– Все готово, – сказал Горький.

Таким тоном, наверное, конструктор Королев давал команду, впервые посылая человека в космос.

– А где риски? – оглядывая стены, спросил Горький.

– Риски?

– Риски… Я вам стены пометил…

– Вы пометили мне стены?

Горький вздохнул.

– Крестики мелом…

– Ах, мелом… Наверное, уборщица… извините.

– Ничего… – неожиданно легко согласился Горький. – Я вам сейчас снова помечу. Это недолго.

На этот раз Горький не пользовался лазером и пометил мои стены минут за пять.

– Не поможете? – спросил Горький, закончив.

– Чем именно?

– Кондиционер принести. Я сегодня один. Без напарника.

Когда мы с Горьким, пыхтя, поднимали кондиционер по лестнице (никогда не думал, что кондиционеры такие тяжелые), нас догнал хорошо одетый гражданин. Хорошо одетый гражданин явно спешил, но никак не мог нас обойти: Горький, кондиционер и я занимали весь пролет. Тогда гражданин, видимо, в надежде ускорить процесс, предложил свою помощь.

Когда мы втроем внесли кондиционер ко мне в офис и с почтительной осторожностью опустили его на пол, хорошо одетый гражданин спросил, не подскажу ли я, где здесь адвокатское бюро Шоты Горгадзе.

Я сказал, что подскажу, и подсказал.

Тогда гражданин спросил, может ли он увидеть самого Горгадзе.

Я сказал, что может, и протянул гражданину руку.

Гражданин не очень крепко пожал ее, видимо, принимая какое-то непростое решение. По его взгляду мне было ясно, что он узнал меня еще там, на лестничном пролете, но, дабы избежать неловкой ситуации, когда рукопожатие было невозможно из-за ноши, разыграл сцену знакомства уже в приемной.

– Левин, Илья Левин, – представился гражданин.

Я предложил обсудить его дело за обедом, сославшись на то, что неподалеку есть вполне приличный ресторан. Не потому, что я всегда обедаю с клиентами, а потому, что я вдруг узнал в нем генерального директора (и владельца) «АвДора». Того самого, который перебирал брусчатку на Красной площади.

Когда приблизительно через час я вернулся, на стене в кабинете, приветливо помаргивая изумрудным глазком, висел кондиционер, в комнате царила приятная прохлада.

А через три дня ко мне пришла девушка из транспортной фирмы этажом ниже и сказала, что я их заливаю.

В качестве доказательства она отвела меня вниз и показала темное пятно на потолке. Пятно было в форме Австралии. Точно над пятном располагался мой кондиционер.