Двор покрыт плитами, и в дальнем конце десяток воинов, избивают манекены огромными деревянными молотами. От них несется сиплое «хеканье», да сверкают потом мышцы тел, по форме одежды «голый торс». Возле них, на табурете сидит закованный в броню ветеран в шлеме ведром. Он поднял бутыль с узким длинным горлышком и сунул его в одно из отверстий забрала. Затем резко запрокинул голову, глотнул и сразу нервно привстал. По двору рявкнул гулкий невнятный приказ. Однако воины с «голыми торсами» поняли – зашевелились шибче.

Кветка ростом для человека невелик. Всего на голову выше нас-гномов, потому хоть и семенил быстро, мы легко поспевали. Успели рассмотреть и вход в кузню откуда несется перестук молотов, и тройку коней, с примотанными к мордам торбами, и женщину, что по-восточному несет на плече кувшин, изгибая тонкий стан.

В темном углу возле входа в башню, мальчишка лет десяти качается на внушительной деревянной «лошадке». Физиономия круглая как у кота и недовольная, как у того же самого кота, которому подсунули вместо сметаны сухую рыбью голову. Он скользнул по нам безразличным взглядом и закачался еще яростнее. Кветка уважительно поклонился, проходя мимо, но мальчишка сдвинул брови и отвернулся, продолжая раскачиваться, только мельком глянул вверх. Я проследил за взглядом и тут же опустил глаза. Едва ли барон (а это несомненно был он, судя по короне и богатому костюму) хотел быть замеченным.

Я выступал величественно, как гном за наградой, солидный, исполненный достоинства. То есть, как все гномы ходят в Подгорном. Думаю так будет правильно. Скорее всего ведь первый представитель, за невесть сколько лет. Не хухры мухры. Однако рыжая гнома похоже ничуть не разделяла тему. Я дернул ее руку:

– Кассиди, спонтанная ты наша… Ну чего ты все крутишься и мелькаешь? Ну, качается баронский сынок на лошадке, ну колотят вояки молотами по манекенам. Нам то, какое дело? Будь солиднее!

Лена фыркнула:

– То есть нужно идти как ты? Так, что словно лом проглотил, причем, судя по твоей мрачной физиономии, не вкусный.

Я едва успел скомкать губы ладонью, сдерживая смех. Он определенно был неуместен – на входе в донжон появился барон. Гм, я почему-то думал, что он встретит нас сидя на троне, величественный и неприступный. Перед ним будут стоять три столика, с которых он предложит взять одну и только одну награду…

Барон небрежно махнул в нашу сторону рукой. Кветка сразу прошипел:

– Стойте пока, и помалкивайте.

Лена повернулась к нему, похоже, собираясь высказать все что она думает по этому поводу, но я злобно обнял ее за талию, и даже неожиданно для себя сжал ягодицу так что она вспикнула от удивления и замолчала, внезапно растеряв все аргументы. А барон устремился к мальчишке, встал рядом, скрестив руки на груди.

– Северус! Не есть, не спать, не радоваться жизни в течении трех часов к ряду, ребенку десяти лет, категорически не приемлемо! Я понимаю, чего ты добиваешься, скрипя тут под моей башней на этой своей лошадке! Но пойми! Тебе нельзя сейчас седлать настоящую! Традиции нашего рода разрешают только с шестнадцати лет!

Парень вскинулся, явно собираясь возразить, но был остановлен решительным жестом:

– И никаких замечаний о детях диких степняков! Узнаю, кто тебе о них рассказал, буду сечь розгами до тех пор, пока не поклянутся забыть эту ересь! У меня всего лишь три сына. И я не собираюсь рисковать вашими жизнями сажая на могучего брабанта… да хотя бы и на пони! И это! Не обсуждается!

Барон рубанул воздух ладонью, словно ставя точку в разговоре. Но у мальчишки явно было другое мнение. Он качнулся на лошадке особенно глубоко, едва не клюнув плиты носом. Барон возвел глаза в небо, в стиле «за что мне такое наказание». Тут Кветка вежливо кашлянул привлекая внимание. Коронованная особа обернулась и, вот ведь мастер метаморфоз, он уже не отец, что пытается поставить гиперактивного сына в угол, а сиятельный господин, излучающий власть. Он вперил в нас суровый, но с каждым словом теплеющий взгляд и трижды громыхнул с разными интонациями:

– Гномы? Гномы. Гномы! – словно с каждым словом вспоминал, зачем же мы здесь. Вообще-то что-то подобное я слышал от одного блатного отцовского кореша. Правда обычной заключительной его фразы в игре не прозвучало. По ней барон должен был шмякнуть корону оземь и радостно воскликнуть: «Строгать мой лысый череп. Гномы! Реально, вот вас-то я только и ждал!»

Но дворянин лишь нетерпеливо пощелкал пальцами. Случайный луч света коснулся камня на перстне, во все стороны так и брызнули рубиновые огоньки. Из неприметной беседки, похороненной под виноградной лозой, как впрочем и половина стены внутри замка, вышел бледный эльф. Похоже там он дневал и ночевал, поскольку даже в тени стен прищурил привыкшие к сумраку огромные глаза, спрятав их цвет за длинными ресницами. «Явление эльфа» удивило похоже только нас, для обитателей замка сей факт был обыденностью. Что характерно, я понял, эльфа это несказанно огорчает. Правое ухо у него дернулось, как у пса отгоняющего муху, а губы с досадой надулись, мол, тут понимаешь звезда взошла, а никто, сцуко, так и не рукоплеснул!

Тем не менее, он с поклоном вложил в ладонь хозяина замка свиток, со свисающей печатью, которую барон тут же небрежно оторвала, заставив прокатиться по лику эльфа еще одной волне печали. Барон развернул свиток и зачитал:

– Здравствуйте, о подгорные жители под горой! Исстари вековечная обида, взаимно иссушающая сердца мужей и дщерей родов наших, не дает нашим народам вновь сойтись и слиться в экстатических объятиях. И вы первые сделали шаг, протянув руку помощи… Гм, – барон замолчал, но взгляд продолжал бегать по исписанному пергаменту. Через несколько секунд он холодно и жестко сказал:

– Убью писаку. Ломозепэль! Возьми свое экстатическое творение в объятия и прочь с глаз моих! И чтобы я тебя месяц видел исключительно трезвым!

Эльф поднял полные слез глаза «печального котика», оказавшиеся янтарного цвета, но от этого лишь стали виднее мешки под глазами. Жест барона не тронул. И длинноухий дождался  лишь повелительного жеста указательного пальца в сторону зарослей винограда. Эльф без слов свернул пергамент в рулон и гордой походкой неоцененного гения пошел (нет, даже устремился) прочь.

Впрочем, кое какой толк от этого был. Я мельком уловил чувство облегчения промелькнувшее в глазах барона. Пацан, до того упорно скрипевший полозьями лошадки, метеором промчался мимо:

– Ломик, стой! Дай почитать, что напортачил!

Эльф картинным жестом отбросил со лба локон:

– Ломозепэль, младший сын!

– Ну хорошо, младший сын, дай почитать, что там написал.

Эльф вновь недовольно дернул ухом и высокомерно ответил: «Младший сын», это обращение к вам, о  саженец барона, Северус! На пергаменте перед ним ставится запятая!

Мальчишка возвел глаза вверх, явно копируя барона, и протянул руку, требовательно подергав кистью.

– Давай сюда, а то сейчас возмущусь, что ты меня тощим деревом назвал, запятолог ушастый.

– Саженцем!

Барон встревать в их перепалку не собирался, а явил благородно подстриженный затылок, ровно по центру пересеченный обручем короны и прошествовал в замок. Кветка засеменил следом, а я подтолкнул Лену, которая, похоже собиралась дослушать чем закончится разговор мальчишки с эльфом. Взгляд у нее был отсутствующий, словно пыталась что-то вспомнить:

– Лен, ты что, не хочешь награду за лепрекона получить? – шепнул я ей. Она сразу вернулась из раздумий на землю – взгляд стал острым и злым:

– Еще раз схватишь меня за задницу без разрешения, я тебя возненавижу!

– Ладно, – покладисто ответил я, и тут же спросил, указав подбородком: – можно?

Злой взгляд вдруг рассыпался искрами смеха, девушка неожиданно кивнула:

– Хватай!

Я аж с шага сбился, отвесив челюсть. Барон исчез в дверном проеме, Кветка нетерпеливо машет рукой, мол проходите быстрее. А Кассиди еще поторопила:

– Время пошло! Пять… четыре… три…