Сашка помахивал топором в дальнем конце поляны. Вроде б не сильно помахивал, а поленья отпрыгивали с веселым перестуком. Тимоху он встретил насмешливо. Глазастым обозвал.

– А что такое? – насторожился Тимоха.

– А то! Погляди в альбом. Твои грибы уже были нарисованы. У пня сорвал?

– Правда что ли?

Постучав костяшками пальцев по голове, Сашка повторяться не стал. И так было ясно – не врет.

– Откуда ж я знал…

– Смикитил бы. У самой поляны выросли такие грибы. Неужто все безглазые?

По Сашкиному разумению выходило, что и дед Агей видел боровики. Да не спешил сорвать, представляя, как порадуется находке Оля. А она хотела доставить такое удовольствие деду. Вот и таились друг от дружки, пока не подоспел глазастый.

– Все! – подытожил Тимоха. Мотаю отсюда. Провались они со всеми штучками-дрючками! Дурачка из меня сделали и довольны.

– Будет набухать то, – сказал Сашка. Сейчас за корнем пойдем. Попросил дед поискать с ним вместе.

– Вот и шагай с ним! А с меня хватит! Нашли дурачка…и рады.

Коротко взглянув на заикающегося от волнения Тимоху, Сашка взялся за топор:

– Ну и давай! Дуй до горы!

Обида так душила Тимоху, что он назло всем побрел не торной тропой, а напрямик, по гребню склона. Но далеко уйти не успел. За кустами почудилось какое-то шевеление.

Осторожно ступая, через просвет в листьях он угадал знакомую выгоревшую на солнце коричневую кофту. Нашла–таки бабка Гамова прибежище Оли. Или еще не успела и копает свои корешки?

Тимоха резко отвел ветку, рассчитывая на внезапный эффект, и нос к носу столкнулся с широкой мохнатой мордой, по которой бегали муравьи. Прищуренные глаза медведя враз округлились и засияли нервным трепетным светом.

Зрелище так ошеломило Тимоху, что он не смог даже пискнуть, не то, чтобы позвать маму. Но и косолапый обмяк с перепугу. Он первый опомнился: хрюкнул, рыкнул и, подбрасывая тяжелый зад, бросился наутек.

Тимоха не добежал – долетел до зимовья, как на крыльях. Увидел Сашку и тонко проблеял:

–Ме-е-е…

– Чего-чего?

–Ме-е, – снова выдавил Тимоха и ткнул пальцем в лес. Ме-едведь!

– Тихо,– оборвал его Сашка, глянув в ту сторону.– Медведь. И что дальше?..

Переполох все-таки получился. Дед Агей второпях едва нашел патроны с жаканом, хоть стрелять в медведя не собирался, а лишь хотел припугнуть топтыгина. Оле строго-настрого было наказано не высовываться из зимовья.

Вчетвером они быстро нашли то место, где Тимоха столь доблестно напугал косолапого. Большой муравейник был разрыт. Отпечатки когтистых лап виднелись вокруг.

– Такой кайф медведю испортил, – подзудел Орка. Он недавно запомнил новое слово и теперь частенько щеголял им.

– Закусить муравьями он успел. Вряд ли снова вернется, – рассудил дед Агей, вглядываясь в следы, и обернулся к Тимохе:

– Сильно струхнул?

– Да, вам бы так!

– А я и сам их боюсь, – признался дед Агей. Да не в том заковыка. Главное – не показать свой испуг. Медведи сами трусоваты. Вон как этот от тебя рванул… Бывает, с перепугу и понос зверюгу прохватит. Или отбежит метров сто, да и свалится от разрыва сердца.

За разговором о повадках медведей они прошли по следам и сто, и триста метров, но нигде не валялось замертво свалившейся туши.

– Слабо ты его напугал, – укорил Сашка.

Визит любителя муравьев чуть было не поломал все планы. Но, обсудив ситуацию, решили, что медведь сюда не вернется.

У зимовья собрались впятером. Дед Агей перекинул за плечи видавший виды рюкзачишко и привычно глянул на еловый сучок, горизонтально прибитый к срубу – таежный барометр. Сучок задиристо глядел вверх, обещая хорошую погоду.

– Слышь, Ольга, останешься за хозяйку. Будь умницей, голуба, не отлучайся никуда. Мне спокойней будет.

Привалясь плечом к косяку двери, Оля молча кивнула. Едва приметно улыбнулась Тимохе, словно извиняясь перед ним. Он тотчас отвел глаза, окрестив ее про себя притворщицей. Все девчонки притворы. Это для Тимохи не новость. Поэтому лучше держаться от них подальше. В тайгу, к медведям – в самый раз.

Идти предстояло к Ноготку – заветному месту, где, по рассказам деда Агея, могла сохраниться пузатка. Оттуда по старой дороге можно добраться и до Кругосветки.

На вершине сопки присели отдышаться на поваленную лесину. Дед Агей спросил:

– Ну, следопыты, что видели?

Тимоха так удивился вопросу, что едва не ляпнул: все, мол, видели, не слепые. Да опередил его Орка:

– Кабан ходил. Давно, однако.

– Верно, – похвалил его дед Агей. Большой кабан ходил, об ольху чесался грязным боком.

– Изюбрь тоже ходил, – сказал Сашка. У молоденьких ильмов все верхушки обглодал.

–Да, это у него вместо лакомства, особенно почки. А рядом липу приметил?.. Там погрыз внизу, где луб посочней. Зимой за белкой-летягой сюда придешь – не ошибешься.

Один Тимоха, оказывается, шел по тайге и ничегошеньки вокруг не видел. Вот и озирался теперь в надежде приметить хоть что-нибудь необычное.

Все окрест вроде бы выглядело знакомо, никаких особых примет. К тому же он вовсе не знал, как называется хотя бы вон то дерево с перистыми опахалами листьев. Просто дерево. И пернатую зеленоспинную птаху, что, попискивая, вертелась на ветке, он смог бы назвать лишь птичкой. Как любой случайно попавший в тайгу человек. Значит и он здесь случайный, посторонний?..

Так обидно стало Тимохе от этих мыслей, хоть кричи во весь голос: «Ну, уж нетушки, это моя тайга!»

Вспомнилось, как хвалил его дядя Миша за то, что помог найти ту самую отмель. Многие и до Тимохи бывали там, да никто не приносил оттуда столько красивой гальки. Значит, не такой уж он и слепой. Что надо – видит в тайге получше других.

Уверенность в себе совсем было вернулась к Тимохе. Но вспомнил, как час назад соловьем заливался перед этой пигалицей, а она представила его болтуном. И вновь запершила в горле обида. «Ничего, вот отыщу нужный корень, и пусть лечится. Выздоровеет, станет красивой, а я на нее даже не посмотрю.»

Едва спустились в распадок, как дед Агей замедлил шаги. Несколько раз срывал и клал в рюкзак какие-то травы. Но корней не трогал.

Ребята тоже шустрили, старясь не пропустить своей удачи. Каждому хотелось раньше других приметить траву со звонким названием: «хато-охто».

Вышли на волок – бывшую дорогу. Когда-то по ней стаскивали тракторами заготовленный лес. Захламленный гниющими остатками древесины, заросший жидким молодняком, оплетенный жилистыми лианами, волок едва угадывался среди разоренной тайги. Продираться по нему было не легче, чем по чащобе, и все разговоры смолкли.

Четверо вскарабкались на седловину сопки и замерли: перед ними лежал Ноготок. Зажатая со всех сторон крутыми склонами, долина и в самом деле походила на закругленный ноготь, обрамленный руслом ручья. Ничто здесь, кроме контура сопок, не напоминало деду Агею цветущего уголка. Нетронутой, девственной тайги он и не ожидал встретить. Но то, что открылось их взглядам, называлось совсем иначе. Это слово дед Агей не сразу решился произнести вслух:

– Хиросима.

Изрытое колеями, вздыбленное пластами глины, исполосованное глубокими колеями, внизу тускло светилось раздетое догола, изуродованное тело земли. Лишь кое-где она успела прикрыть лоскутами зелени свою наготу. И зелень эта кричала корявыми строчками на желтизне.

Смотреть на Ноготок было больно. Но никто не отвел ошеломленных глаз.

– Кто это так? – ошеломленно спросил Тимоха.

Мог ли он предполагать, что невинный этот вопрос сработает как запал в готовой взорваться гранате?

– Кто-кто… Я! – выдавил из себя дед Агей и, вскинув поникшую голову, заговорил низким, на срыве голосом. Думаешь, специально сюда злодеев засылали?.. Сами можем! Сами творим не знамо что!..

Дивным заповедным местом слыл Ноготок. Среди могучих кедров и ильмов славили его щедроты птицы, кормились кабаны, а по осени трубными звуками оглашали долину красавцы изюбри. Когда-то дед Лукса находил здесь самые большие корни женьшеня. По его словам, жил тут и хато-охто.