Санька (здо́рово он всё-таки умеет разговаривать с людьми!) спокойно ей отвечает:
– По-моему, ничего такого в этом нет. Тем более его дразнили.
– А может быть, у него инфекция? – говорит вожатая.
– Нету у него инфекции, – говорит Санька.
– Откуда ты можешь знать, есть у него инфекция или нет?
– Я вижу, – говорит Санька.
– Ты ничего не видишь, – говорит вожатая. – У любого постороннего может быть инфекция!
Тогда я сказал:
– У меня нет никакой инфекции!
– Это ещё неизвестно!
– А ты, – сказала вожатая Саньке, – всего лишь только отдыхающий пионер, а ведёшь себя так, как будто ты начальник лагеря.
И тут Санька, так здо́рово умеющий разговаривать с людьми, вдруг заплакал.
Появился начальник лагеря. Он посмотрел на мой вид, взял меня за руку и, ни слова не говоря, только хмурясь, вывел меня за ворота.
– Не пускайте сюда посторонних! – сказал он часовым.
На брёвнах
Матвей Савельич увидел, что у меня такое неважное настроение, предложил мне на брёвна сесть. И сам тоже сел на брёвна, закурил и говорит:
– Место у нас хорошее… природа… воздух… озеро под боком…
– У вас в лагерь никого не пускают, что ли? – спрашиваю.
– Кого пускают, а кого нет, – говорит.
– Никого не пускают, – сказал я.
Он, видимо, плохо слышал, часто переспрашивал. А тут он совсем не услышал.
– Лодка у меня была, – говорит, – так я её продал… Всё думаю новую лодку сделать, да время никак не найду для этой лодки…
– Чего ж у вас лодки-то нет? У всех лодки есть, а у вас нет…
Я думал, у него лодка есть, думал, он меня на лодке покатает, рыбу, думал, половим, а у него нет…
– Так была же лодка. Однажды её ребятишки у меня украли, так я её по всему озеру искал…
– И нашли?
– Нашёл, да ну её к лешему…
– Значит, вы рыбу теперь не ловите?
– Да ну её к лешему…
– А раньше ловили?
– Раньше ловил.
– А теперь почему не ловите?
– А на кой леший рыба нужна? Кто её чистить-то будет, коли хозяйки нет?
– Почему нет?
– Не женат.
– Почему?
– А во́йны!
– Чего войны?
– Чудак! Всё ж войны: первая немецкая, столыпинская, так? Революционная – два? А после финская, а после Отечественная…
– На войне убили?
– Кого?
– Жену.
– Фу-ты! Как же её убить-то могли, коли её сроду не было. Поскольку войны были.
– А перерывы-то были?
– Перерывы-то? Ну были. А можно сказать, и не было. Не перерывы это, скажу я тебе, чтобы человек спокойно, обстоятельно жениться мог. Это, может, по книжкам там вашим были перерывы. А на самом-то деле не было.
– А как же другие женились?
– Кто другие?
– Отец мой, например, соседи.
– Соседи-то? А бог их знает…
– Да и не только они, – сказал я.
– Да много больно ты знаешь! – сказал он.
– Как же мне не знать! – сказал я.
– Умные все больно стали…
Он замолчал, всё курил.
Наверх мне не хотелось подниматься. Есть тоже не хотелось. Я сидел.
– Начал я себе помещение строить. Лес-то надо рубить? А рядом-то рубить не разрешалось. Сам рубил. Сам возил. А пни ломом корчевал… А потом, значит, ягоды: крыжовник, сморода, а теперь, значит, яблоки собираю… смороду собираю… крыжовник собираю…
– А вас в лагерь не пускают? – спросил я.
– Если участок в культуру привести, в божеский вид привести, можно тебе всё что угодно посадить, ведь так?
– Отчего же вы в то время не женились?
– Когда?
– Войны-то ведь не было.
– А участок-то надо было в божеский вид приводить? А был лес. Ничего и не было. А лес-то, он шишки одни даёт. Вот теперь сколько я крыжовника снимаю? А? Много снимаю! А смороды сколько снимаю? Много! И яблоки, сам понимаешь, с каждого дерева снимаю… Мамаша-то твоя небось собирается у меня яблочек купить?
– А чего же вы сейчас не женитесь?
Он не слышал меня.
– Некоторые сами не садят, придёт в сад колхозный, сучья обломает, аж до ульев доберётся! Это ж куда годится! Это кража, это хулиганство… это баловство! Почему каждому сад не посадить? Можно. А сучья ломать? Нет. Хулиганство! Дяденька посадил, а он знай ломай, бей! В культуру ведь надо приводить хозяйство своё! А он – нет, не надо. Нет, надо! Всё надо! – Он хлопнул кулаком по брёвнам.
Я сказал ему про пионерский лагерь, почему всё-таки так строго, туда никого не пускают, и насчёт инфекции сказал, как меня вожатая обидела.
Он всё головой кивал, да только про своё думал, потому что опять своё стал говорить:
– Я тебе вот что открою… Я бы, конечно, сейчас, может быть, и женился, да только помирать мне уже пора.
– Да что вы, – говорю, – что вы!
– Сколько мне лет-то, знаешь? – спросил он.
– Не знаю, – сказал я.
– Больно все умные стали, – сказал он, встал, пошёл в сад проверять свои яблоки.
Ни лодки у него нет, ни жены… Одни только яблоки да ягоды. Скучно ему, наверно, одному в таком большом саду… А у Саньки отца нет и матери… Взять бы сейчас пробраться в лагерь, Саньку встретить – вот он обрадуется! Смелый всё-таки поступок будет: человека выгнали, а он незаметно пробрался, как разведчик, своего друга навестил. А дальше что будет? Поймают меня – и больше ничего! Скандал будет – вот и всё… «Опять, – скажут, – этот инфекционный пришёл!» Какое они всё-таки имеют право мне такие вещи говорить?! Вот сейчас возьму и пойду…
Но я никуда не пошёл.
О коровах
В этот день я возле лагеря даже не появлялся.
Оскорбили человека, так нечего туда и ходить!
После обеда опять к озеру пошёл.
Смотрю, тот же мальчишка в камышах стоит как ни в чём не бывало. Неужели с тех пор стоит?
Он сворачивал удочку – собирался уходить.
Когда он повернулся, я увидел, сколько у него за пазухой рыбы набито. Как будто огромный такой живот! Он еле-еле шёл. Одной рукой он майку возле штанов поддерживал, а в другой руке у него удочки были.
Когда он на берег вышел, тут и споткнулся. Вся рыба у него из майки выскочила и на траве прыгает. Я сразу бросился эту рыбу ловить.
Собрали рыбу, он майку снял, и мы всю рыбу в эту майку положили, как в мешок.
Я его спросил: неужели он так всё время стоял, никуда не уходил?
– Так и стоял, – сказал он.
– И обедать не ходил?
– Чего ж я без рыбы обедать пойду?
– Неужели нельзя без рыбы обедать идти? – удивился я.
– Разве же это рыбак, который обедать ходит, а рыбу не приносит? Это ж ушехлоп получается!
– Кто получается?
– Ушехлоп – сказано тебе? Ушами знай хлопает, а рыба от него топает.
– Где это ты такое слово только выкопал? – говорю.
– А чего его копать, если тот человек, который ушами хлопает, ушехлопом и называется. Как же его ещё назовёшь?
– Хлопоухом, – говорю, – ещё можно назвать. Ухохлопом можно…
– Да ты что мне, учитель, что ли, какой? Чего это ты меня учишь?
Очень уж он серьёзный человек был! Я таких серьёзных ещё не видел.
– Поймал ты много! – сказал я.
– То всё коровы.
– Чего коровы?
– Коровы их шугают.
– Кого шугают?
– Рыб.
– Как?
– Вон в плёсе пасутся…
– Ну?
– И рыбу ко мне шугают. Куда коровы идут, туда и я иду. Они, значит, ходят и рыбу ко мне гонят. Ты только знай удочку закидывай да вытягивать успевай. Своим собственным соображением до этого дошёл! – Он тряхнул мешок. – Ишь сколько нашугали!
– Здо́рово нашугали! – сказал я, поражённый.
– Вот так-то!
Неужели коровы ему столько рыбы нашугали?
Кто бы мог подумать!
Нахимовцы
На другой день я сразу как встал, к лагерному забору отправился. Ждал, когда у них завтрак кончится, возле забора прогуливался. Никто не имеет права мне запретить возле забора прогуливаться! Я руки за спину заложил и так ходил, поглядывая на лагерную территорию.
