А он:
– Ты скажи, я тебя запятнал? Не будешь потом говорить, что я тебя не запятнал?
– Чего? – говорю.
Он опять хлопнул в ладоши, подпрыгнул и как заорёт:
– Ха! Вот фрукт!
Я хотел убежать. Я всё время от него отодвигался, а он ко мне придвигался. Мне даже страшно стало. Тем более он повторял:
– Не говори потом, что я тебя не запятнал…
Я всё думал, как бы сбежать, но тут вдруг выскакивают ещё несколько таких же сумасшедших, а этот сумасшедший орёт:
– Хватай его, ребята!
Эти новые сумасшедшие остановились, и один говорит:
– Да это не наш, ребята!
«Не хватает, – думаю, – ещё „вашим“ быть! Этого ещё недоставало! Но в то же время, если они меня не своим признают, мало ли что им в голову придёт… Хотели же они меня хватать…»
Один говорит:
– В том-то и дело, что не наш. Наш был бы – так незачем было бы его и хватать!
Я перепугался и говорю:
– Я ваш, ребята…
Один из сумасшедших говорит:
– Смотрите, ребята, чтобы не сбежал, вон он как дурака валяет…
Тот первый сумасшедший говорит:
– А если ты наш, так чего же ты тогда сразу не сказал?
– А вы, – говорю, – меня не спрашивали, я и не сказал. Я никогда ничего не говорю, если меня не спрашивают. У меня привычка такая… Когда меня в классе не спрашивают…
Один из них говорит:
– Ты брось нам тут про свой класс рассказывать, ты нам лучше скажи, белый ты или синий?
Другой говорит:
– Да что вы, ребята, не видите, он не из нашего лагеря, у него погон даже нету!
Тот первый сумасшедший говорит:
– Как – не из нашего? Ты не из лагеря?
– Из какого лагеря?
– Из пионерского, – говорят, – из какого же ещё!
Тут только я догадался, что это игра у них идёт и они меня за противника приняли. Они тоже поняли, что недоразумение произошло, и мы стали смеяться.
Мой первый знакомый говорит:
– Я его запятнал, а он огрызается. «Чего бы это, – думаю, – он огрызается, нечестно играет?..» А он, оказывается, вовсе не играет…
– А я-то думал, вы сумасшедшие, – говорю.
Им это не понравилось, они и смеяться перестали.
– Сейчас-то я не думаю, – говорю, – это я сначала подумал.
Опять стали смеяться, рассуждать по этому поводу, какие сумасшедшие бывают и прочее, а мой первый знакомый говорит:
– Ты извини меня, так всё получилось. Давай-ка познакомимся: меня Санькой звать.
– Давай, – говорю, – познакомимся. Меня Лялькой звать…
– Это ты правда или шутишь?
– Имя это, конечно, девчоночье, – говорю, – я знаю, и ты тоже знаешь, да и все знают, только не я же виноват, что родители меня Лялькой зовут…
Они все сочувственно молчали и кивали головами, будто со мной какое несчастье произошло, а я продолжал:
– Мама моя пошла и назвала меня Русланом, а отец как услышал, стал скандалить: он меня Сашей хотел назвать, в честь своего брата, героя Гражданской войны. «Не потерплю, – говорит, – чтобы моего сына таким именем звали! Не хватает ещё, чтобы его Рогдаем называли…» Мама ему говорит, что это имя старинное, былинное, так отец совсем разошёлся. «Какие-то допотопные имена, – говорит, – никакой современности и далеки от революции; в таком случае как звали мы его Лялькой, так и будем звать».
Санька говорит:
– Ерунда, подумаешь! Ничего в этом страшного, я считаю, нет. Хуже, когда вырастешь. К примеру, станешь маршалом… Как же тут можно Лялькой называться – ума не приложу…
– Да я, может, маршалом и не буду… – говорю. – А если буду маршалом – Русланом будут звать…
– Да ты не расстраивайся, – говорят ребята, – нервы не трепли из-за этого.
Один говорит:
– Если каждый будет маршалом, тогда у нас одни только маршалы будут по улицам ходить… Не так-то это просто…
Но, в общем, они все ко мне очень сочувственно отнеслись.
Только один, с таким длиннющим носом, говорит:
– Здо́рово он всё-таки треплется, этот парнишка! Язык у него как мельница, даже родственника своего, героя, успел приплести…
В это время в лесу раздались звуки какой-то дудочки, и все побежали на этот звук, только Санька остался.
– Да ну её к чёрту, – говорит, – эту войну! Если бы настоящая война была, а то игра…
Мы с ним медленно пошли, и он сказал:
– Давай я тебя Валькой буду звать. Две буквы отбросим. И всё. А на место их другие поставим. Совершенно другое имя будет. Какое имеют значение какие-то две буквы!
Я согласился, что две буквы действительно никакого значения не имеют, и даже обрадовался, что так всё вышло. У меня с моим именем всегда какие-то насмешки и неприятности получались. Каждому на свете нужно было рассказывать и объяснять, как это меня девчоночьим именем назвали. Вот вам, пожалуйста, «трепачом» меня назвали – совершенно ни за что ни про что!.. И как это никто не догадался раньше меня Валькой звать! Отпали бы сразу все эти громадные сложности. Не нужно было бы никому ничего объяснять и рассказывать. Всего ведь только нужно было две первые буквы отнять и две другие приставить… Какая у него всё-таки замечательная голова, честное слово!
Конечно, и я бы мог придумать такое, и мои родители, но ни я, ни мои родители ведь этого не придумали!
Мы немного прошли, Санька засмеялся и говорит:
– С этими именами много всякой чепухи происходит. Помню такую историю. Ох и история! Представь себе, в нашем дворе рыжий Санька, я – Санька и Копылов. Три Саньки. А двор один. Например, я зову Саньку рыжего, а Копылов отзывается. Или меня зовёт Санька рыжий, а я думаю, Копылова зовут. Один раз я назвал Саньку рыжего Рыжим. Чтоб он знал, что его зовут, а не другого. Так рыжий Санька обиделся. И Копылова нельзя Копыловым звать. Обижается тоже. «Для чего же тогда, – говорит, – я Санька? Не для того, чтобы меня Копыловым звали. А для того, чтоб меня Санькой звали…»
– Ну и чего же вы сделали? – спрашиваю.
– А ничего не сделали, – говорит Санька, – так и жили…
Кочерыжки
– Мы только недавно прибыли, – рассказывал Санька по дороге, – так что не всех пока знаем, вот я тебя и поймал…
Я был рад, что он меня поймал, как-никак, всё-таки нашёл себе приятеля, а что он сначала напугал меня, так это не важно.
– Вот и хорошо, что поймал, – говорю.
Мы подошли с ним к воротам лагеря, и он меня слегка подтолкнул, чтобы я, значит, не стеснялся. Он мне перед этим сказал, что начальник лагеря «на войне», и старшая пионервожатая тоже, так что бояться некого.
Я хотел пройти в ворота, но часовые своими палками, на концах которых были флажки, загородили дорогу.
Санька как закричит на них:
– Да вы что, своего не признали? Зачем вас сюда поставили – непонятно!
Они только руками развели и посторонились.
Вот это Санька! Ловко нашёлся, ничего не скажешь!
– Я же тебе говорил, – сказал Санька, – что тут никто ещё толком друг друга не знает. Так что ты можешь быть спокоен на этот счёт. Денька через два, конечно, дело сложнее будет. А сейчас… – он присвистнул, – шагай за мной!
– И обедать можно, никто не узнает? – спросил я.
– Тут сложней, – сказал он, – а ты есть, что ли, захотел?
– Да нет. Я просто так…
– Да брось ты стесняться, шагай за мной!
Я всё его уверял, что ел недавно, а он меня и слушать не хотел.
Я возле кухни остался, а он прямо в кухню пошёл. Выходит вместе с поваром, а в руке у него капустная кочерыжка.
– Погрызи, – говорит, – чтоб голодным не ходить.
– Да вовсе я не голодный, – говорю.
– Да ты грызи, чего ты ломаешься. – И суёт мне эту кочерыжку. Да я её и вправду не хотел.
– Грызи, грызи, – говорит повар, – а мало будет, за новой кочерыжкой приходи.
Санька радостно говорит:
– У них там кочерыжек – видимо-невидимо!
И к повару обращается:
– Новенький, понимаете, только что прибыл, запоздал маленько, а есть хочется ребёнку, – и мне моргает, чтобы я молчал.
