Опираясь руками о стойку, контуженный Смит взирал мутным взглядом на стаут-гранатовую лужу, расплывающуюся по прилавку из красного дерева.
- Пошевеливайся, предатель, - прикрикнул Кэффри и легонечко его стукнул.
Бармен дернулся, растратив на это последние силы, и, брызжа кровью, рухнул на пол.
- И без него обойдемся, - сказал Кэллехер. - Но ордер на конфискацию все-таки выпиши.
- Выпишешь ты, - сказал Кэффри. - А я схожу за тачкой.
- А почему я?
- Не понял.
- Почему я должен выписывать ордер на конфискацию?
Кэффри почесал в затылке.
- Потому что я не буду.
- Почему не будешь?
Кэффри почесал в затылке.
- Да пошел ты!
- Это не причина, - сказал Кэллехер.
Вокруг головы бармена растекалась лужа крови, такая глубокая, что Кэффри увидел в ней, как в зеркале, свое отражение.
После чего решил откровенно признаться:
- Причина есть.
- Скажи какая. Мы теряем время.
- Я не умею писать.
Кэллехер посмотрел на него свысока. Они были из разных групп и до этого совсем друг друга не знали. Уничижительно рассматриваемый Кэффри услышал сначала:
- Какое убожество!
А затем:
- Надо было сразу так и сказать. Ладно, иди за тачкой, а я выпишу ордер на конфискацию.
Кэффри посмотрел на бармена, который лежал и совсем не дышал; и даже кровью больше не брызгал.
- Как ты думаешь, он скончался?
- Иди за тачкой, - сказал Кэллехер.
XII
Что ж, я так и буду стоять здесь часами, говорила себе Герти, поглядывая на наручные часы и даже не зная, что обязана их изобретением Блезу Паскалю. Я здесь уже два с половиной часа. Как это утомительно. Я устала, устала, устала. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Все это время эти инсургенты шумели. Поднимались и спускались по лестнице. Похоже, таскали что-то тяжелое. Боже милостивый, может быть, они хотят взорвать почту. Надо спасаться. Спасаться. Нет. Они не взорвут почту. Что ж, я так и буду стоять здесь часами. Но не садиться же мне на этот стульчак. Какой ужас. Эти республиканцы. Вот как они унижают подданную Его Британского Величества. Фу! Здесь без гуннов не обошлось. Не садиться же мне на этот стульчак. Какой позор. Какое унижение. Но я так устала, так устала. О Боже милостивый, нет, я не могу, я не буду, я не сяду. Если у меня не будет уважительного для этого повода. Если у меня не будет законного на это основания. Так вот же оно, основание. Так вот же оно. Да. Теперь я могла бы сесть. Отдохнуть. Я так устала. Так устала.
XIII
Ящики виски, "Гиннеса" и пулеметные ленты были осторожно, но беспорядочно водворены в комнату по соседству с маленьким кабинетом, в котором временно находились два трупа британских служащих, пущенных в расход по случаю восстания.
- Все тихо, - сказал Маккормик и поднялся на второй этаж.
Кэллехер сидел в задумчивости перед пулеметом. Гэллегер и Кэффри - внизу, на крыльце; придерживая ногами ружья, они вели разные беседы.
- На острове, где я родился, - рассказывал Гэллегер, - а он называется Инниски, очень почитают грозы и бури из-за кораблекрушений. После них мы бегаем по отмелям и собираем все, что выбрасывает море. Можно найти все что угодно. Хорошо живется на нашем маленьком острове Инниски.
- Зачем же ты оттуда уехал? - спросил Кэффри.
- Чтобы сражаться с англичанами. Но когда Ирландия будет свободной, я вернусь на Инниски.
- Так ты возвращайся прямо сейчас, - сказал Кэффри, - к своим морским отбросам: вдруг тебе повезет?
- Было б здорово. У нас в деревне для этого есть специальный камень.
- Камень?
- Да. Он укутан во фланелевую ткань, как младенец в пеленки. Бывает, что хорошая погода стоит очень долго, жрать нечего, хоть подыхай с голоду, тогда раскрывают камень, проносят его вокруг острова и обязательно вдоль прибрежных скал, и это срабатывает каждый раз: небо чернеет, корабли сбиваются с курса, и на следующий день можно собирать обломки, а среди них все остальное: консервы, астролябии, головки сыра, счетные линейки...
- Нарочно не придумаешь,- прокомментировал Кэффри, - уж на что мы отсталые на нашем острове, но с твоим даже не сравнить. К счастью, все это скоро изменится.
- Что значит отсталые?
- Нет ни одной страны в мире, где бы по-прежнему поклонялись булыжникам. Разве что какие-нибудь дикари, язычники в Австралии или в Мексике.
- Ты, может быть, хочешь сказать, что я дикарь?
- Конечно же нет, - сказал Кэффри. - Смотри, какая-то лялька.
Какая-то молодая женщина решительно шла по мосту ОТКоннела.
- А она ничего, - заметил Гэллегер, обладающий, как и все уроженцы Инниски, отменным зрением.
- Смелая девчонка, - заметил Кэффри, который умел ценить это качество в других, не находя ничего похожего для сравнения в себе самом.
Женщина дошла до угла набережной Эден.
- Хорошенькая, - сказал Гэллегер. - Вроде бы я ее знаю.
- К нам небось, - сказал Кэффри. - Была бы она чуть-чуть покрупнее.
Она перешла улицу и остановилась перед дверью почты. Покраснела.
- Что же вы, мадемуазель, - обратился к ней Гэллегер, - разгуливаете в такой день? В Дублине сегодня, знаете ли, заваруха.
- Знаю, - ответила девушка, опустив глаза. - Я уже на себе это почувствовала.
- У вас были неприятности?
- А вы меня не помните?
- Мне кажется, что я вас знаю, но я никому не причинял зла.
- Вы уже забыли? Вы мне... Вы меня... Вы меня пнули ногой.
- Вот видишь, - сказал Кэффри, - ты был некорректен.
- Вы были здесь с остальными почтовыми барышнями?
Смущенный Гэллегер разглядывал дуло своего ружья.
- Я вернулась за своей сумочкой, которую забыла из-за вас, мужлан вы этакий.
- Мог бы и сам за ней сходить, - сказал Кэффри.
- Дудки! - ответил Гэллегер.
- Ты невежлив, - сказал Кэффри.
- Как будто дел других нету, - проворчал Гэллегер.
- Британцы ведь еще далеко, - сказал Кэффри.
- Так вы не видели мою сумочку? - спросила дамочка. - Она такая зеленая с золотой цепочкой, а в ней один стерлинг, два шиллинга и шесть пенсов.
- Не видел, - ответил Гэллегер.
Ему так хотелось ее пнуть или шлепнуть - это уж как придется - по заднице, но Кэффри, похоже, склонялся к этой пресловутой корректности, настоятельно рекомендованной Маккормиком, корректности, которая, чего доброго, превратится в настоящую галантность.
