Здание таможни находилось рядом с торговыми рядами, но было обнесено высоким, едва ли не в две сажени, тыном, а у ворот днем и ночью прохаживался солдат с ружьем, не пропускающий внутрь никого из посторонних.

После обеда Зубарев встретился с Яшкой, как они условились, у ворот таможни, и тот, хитро подмигнув ему, повел мимо караульного, буркнув тому что-то с видом человека, находящегося при исполнении важных государственных обязанностей. Поднялись по высокому крыльцу в неуклюжую, как все государственные строения, избу и тут же попали в жарко натопленную горницу, где за столом, покрытым зеленым сукном, сидел крупный неулыбчивый мужик с холодными серыми глазами.

– Ты и есть винный откупщик? – спросил он Ивана, не ответив на приветствие, не предлагая сесть.

– Я и есть, – согласился Иван и почувствовал что-то неладное, заметив, как Яшка делает из-за его спины непонятные знаки сероглазому.

– Прозвание твое как будет? – негромко спросил тот.

– Михаил Яковлев сын Корнильев, – неожиданно для себя заявил вдруг Иван и тут же пожалел о сказанном, но отступать было поздно. Он и Яшке не называл своего настоящего имени, решил, что и тут сойдет.

– Почему обычным порядком товар на проверку не предъявил? – все так же негромко спросил таможенник.

– Так вот он, – кивнул Иван в Яшкину сторону, – обещал посодействовать.

Яшка в это время вплотную приблизился к нему и горячо зашептал на ухо:

– Надо бы их благородию денежек отвалить, не скупись…

– С превеликим удовольствием, – торопливо закивал Иван и полез за пазуху, вытащил оттуда завернутые в тряпицу деньги, отодвинул плечом сопевшего сзади Яшку и начал отсчитывать серебряные рублики, выкладывать их на стол перед молчаливым таможенником. Отсчитав десять штук, он поднял на него глаза и тут лишь заметил чуть сбоку цветастую занавеску и видневшиеся из-под нее черные, хорошо начищенные чьи-то сапоги.

– Так, так, – проговорил сероглазый, не спеша прикасаться к лежащим перед ним деньгам, – давно мы за тобой, голубь сизокрылый, присматриваем; а ты и сам к нам явился. Не желаете ли засвидетельствовать, ваше превосходительство? – обратился он к кому-то невидимому. Занавеска качнулась, и в горницу прошел, судя по кафтану советника таможенной службы, сам начальник местной таможни Матвей Коротнев, о котором Ивану ранее приходилось многое слышать.

– Все ясно как божий день, – пожал он сухими плечами, – взять его и обыскать немедленно. Сейчас узнаем, что за птица к нам залетела.

Из соседней комнаты, стуча тяжелыми коваными сапогами, неторопливо вышли два солдата и схватили растерявшегося Ивана за руки, начали со знанием дела обшаривать и быстро нашли бумагу, выписанную ему от магистрата Михаилом Корнильевым.

– Кто таков будет Иван Васильев сын Зубарев? – спросил советник Коротнев, близко поднося бумагу к глазам.

– Я им и буду, – отрешенно ответил Иван, понимая, что ему никто теперь не поверит и он по собственной дурости попал в заранее приготовленную ловушку.

– А не ты ли назвался принародно Михаилом Корнильевым? А? Того почтенного купца все мы хорошо знаем лично. А коли ты его именем назвался, то не иначе как сгубил несчастного купца или обворовал. Отвечай, сучий сын! – и советник злобно сверкнул глазами.

– Говори, коль спрашивают, – проявил усердие Яшка Ерофеич и заехал Зубареву кулаком в ухо.

Далее вопросы и удары сыпались на одуревшего Ивана один за другим, и он сколько не оправдывался, не ссылался на родство с Корнильевым, но ничего изменить уже не мог. Таможенники получали особое наслаждение, видя его унижение и беспомощность. Более всех торжествовал Яшка, прыгая петухом вокруг и все рассказывая, как Иван хотел склонить его к написанию бумаги против местного начальства.

– Он мне с самого начала не понравился, – объяснял он Коротневу, – хотел в доверие ко мне войти, вызнать все, а уж что у него там на уме было…

Но тот лишь брезгливо отмахивался от Яшки, а потом велел составить рапорт о поимке человека, выдающего себя за купца, а самого Зубарева закрыть в караульном помещении, куда обычно помещали пойманных воришек.

Там его продержали два дня при нетопленой печи, и лишь раз в день пожилой солдат вносил краюху черствого хлеба и ковш сырой воды. На третий день Ивана вывели во двор, крепко связали веревками, кинули в сани, прикрыли рогожей, словно сноровистого бычка, и повезли, не сказав куда. В санях кроме рыжеусого возницы из казаков поместился и злорадно поглядывающий на Зубарева Ерофеич. Когда проехали через Тюмень, то Иван догадался, что везут его обратно в Тобольск, и на душе стало полегче, там свои, родственники, выручат. Жалко было коня и санки, что остались в Ирбите, жаль и денег, отобранных у него при обыске, но больше всего терзался Иван из-за излишней доверчивости своей к оказавшемуся предателем Яшке. Лишь теперь он понял, что тот служил подсадной уткой для подобных простаков, безошибочно вычисляя всех недовольных заведенными на Ирбитской таможне порядками, а в дальнейшем они действовали по строго установленному порядку.

Иван так глубоко задумался, что не сразу услышал обращенный к нему вопрос поручика:

– Я вот о чем думаю, – проговорил тот, – мы ваших обидчиков нагнать должны в скором времени. Кони у нас добрые, свежие, и если только те разбойники не догадаются свернуть куда-нибудь в лес, то непременно окажутся в наших руках.

– Точно, – согласился Иван, хотя не знал, как будет оправдываться перед поручиком, когда выяснится настоящая суть дела.

– Как вы могли заметить, у меня с собой всегда наготове заряженные пистолеты, как и у ординарцев моих. В лицо я тех воров не знаю, а потому буду ждать вашего знака, коль вы их опознаете. И вот вам для обороны, – протянул он Зубареву тяжелый, изукрашенный серебряными накладками пистолет.

– Премного благодарен, – отозвался тот, принимая оружие.

Яшка Ерофеич хорошо видел, как медленно сполз с саней на землю и ткнулся лицом в снег Иван Зубарев, но лишь злорадно хихикнул про себя, поплотнее запахнул тулуп, подумав: «Одним правдолюбом на свете меньше станет». А советнику Коротневу доложит, мол, сбежал арестант, пущай через сыскных ловят.

Через него, Яшку, проходили чуть ли не все деньги, несомые купцами и прочими торговыми людьми в качестве залога таможенным приставам, офицерам охраны, амбарным служителям, надзирателям. Яшка первым заметил подозрительного «откупщика», который что-то выспрашивал, вынюхивал. И по повадкам, и по обличью, по блеску в чистых и не затуманенных глазах признал в нем ту редкую породу правдолюбцев, что нет-нет да появлялись в торговых рядах. Они не собственной корысти ради, а из каких-то непонятных остальным людям побуждений, пытаясь уличить в корысти таможенников, а то брали выше, метя в самого городского воеводу, приписывая и ему в числе прочих получение мзды. Как будто кто-то жил на одно государево жалование, перебиваясь с хлеба на воду. Служба такая – не брать нельзя. Заложено то в русском человеке с младых ногтей, с материнским молоком – выказывать уважение чинам вышестоящим. А уж для торгового люда то и вовсе непреложный закон, нарушить который почиталось за грех великий. И пока жив русский человек, будет сочетаться в нем и христианское «не воруй, не убей», и «наряду с прочими – дай вышестоящему».

Да если разобраться, то велик ли торговому человеку убыток, когда иной такую тысячную прибыль имеет, что простому крестьянину с ежедневными пустыми щами на столе тех доходов до конца жизни хватит и детям еще останется. Не ими тот обычай заведен, не им его нарушать. От начала жизни человеческой на земле повелось и до скончания века останется.

За подобными мыслями Яшка незаметно задремал и проснулся, лишь когда вахмистр Серафимович ткнул его кнутовищем в бок.

– Эй! – испуганно заорал он, соскочив на землю и заглядывая под лежащее на санях сено, рогожи. – Вставай! Потеряли мужика по дороге. Меня тожесь сморило малость, закемарил, честно скажу. Да я спиной сидел, не заметил, когда он свалился, а ты как не углядел?