Следом вошел Петр Иванович Шувалов, надувая и без того упругие щеки, зорко поглядывая большими, широко посаженными глазами по всем углам, словно там мог притаиться заговорщик с палашом. Под мышкой он нес большой рулон бумаги, осторожно придерживая его, как драгоценную ношу. Граф Разумовский был отчасти прав, предполагая, что Шувалов большую часть времени занимается пальбой из пушек. Именно сейчас Петр Иванович опробовал изобретенную им новую пушку, названную весьма грозно – «единорогом». Испытания шли успешно, а потому граф пребывал в благодушном расположении духа и негромко мурлыкал себе под нос какую-то незамысловатую мелодию, услышанную им от уличного музыканта. Подойдя к столу, демонстративно обошел его весь кругом, остановился напротив графа Бестужева, прислонил принесенный рулон к креслу, затем неторопливо вынул из бокового кармана огромный платок вишневого цвета с каймой и протяжно высморкался в него, спрятал обратно и не спеша сел. Потом, словно вспомнив о чем-то, полез в другой карман и вынул золотую инкрустированную моржовым клыком табакерку и небрежно положил ее рядом с собой, широко улыбнулся глядевшей на него с лукавой усмешкой императрице и сделал ей обычный комплимент:

– Ваше величество, как всегда, замечательно выглядит. Когда вы только успеваете время найти на все дела? Диву даюсь, на вас глядючи…

Говорил он чистейшей воды неправду, поскольку как раз времени на все у императрицы и не хватало. Большинство государственных наиважнейших дел задерживались именно по вине Елизаветы Петровны, которая желала поспеть везде, но на все ее не хватало, и когда приходилось выбирать между просмотром бумаг и очередным балом или маскарадом, то она выбирала обычно последнее. Но все приближенные к ней люди считали за лучшее не замечать подобных пустяков, чего никак не могли понять иностранные дипломаты и частенько в своих письмах жаловались на громадные задержки и волокиту в делах. Но императрица с детской непосредственностью считала, что жизнь человеческая коротка и тратить ее надо весело и безоглядно.

Рядом с Шуваловым осторожно опустился в кресло легковесный и подвижный, словно ртуть, Михаил Илларионович Воронцов, занимавший прежде, до известного дела Лестока, пост вице-канцлера. Но затем, во многом благодаря стараниям Бестужева-Рюмина, был смещен и отошел в тень. К чести его, не только не затаил обиды на нынешнего канцлера, но нередко вставал на его сторону, защищая его от горячих выпадов Петра Ивановича Шувалова, для которых любое бестужевское слово словно чихотная трава вызывала взрыв неприязни. Многие, зная добрый нрав и безотказность Воронцова, обращались к нему, хлопоча о наследстве или назначении на должность. Он один из первых подтолкнул императрицу к занятию батюшкиного престола и неизменно пользовался ее расположением. Да и женой его являлась двоюродная сестра императрицы, урожденная графиня Анна Карловна Скваронская, дочь Карла Самуиловича Скваронского, брата Екатерины I, что также давало ему значительные преимущества среди прочих сановников. Многочисленные родственники и друзья давно намекали графу о своем желании видеть его предводителем собственной партии, но природная скромность не позволяла тому решиться на подобный шаг. Из числа присутствующих на нынешней «конференции», как сама императрица нарекла подобные совещания, он единственный мог похвастаться тем, что ни разу в жизни не получил ни малейшей взятки или иного подаяния. В свое время германский император Карл VII за особые заслуги даровал Воронцовым графский титул Римской империи, и уже одно это выделяло Михаила Илларионовича из числа прочих близких к императрице людей. Последним занял свое место князь Никита Юрьевич Трубецкой, исполняющий должность генерал-прокурора Российской империи. Через свою жену, урожденную Анну Львовну Нарышкину, он состоял в родстве с царской фамилией, а через сестер – с родом князей Черкасских и Салтыковых. В свое время Никита Юрьевич не поладил с графом Минихом, не побоявшись влияния того при дворе. После того как бывший фельдмаршал попал в сибирскую ссылку, его почти открытая неприязнь перешла к другу последнего, Бестужеву-Рюмину, чего он практически не скрывал. Должность генерал-прокурора давала ему множество прав, кроме одного – приобретать друзей, чему, впрочем, способствовал и его желчный, язвительный характер. Единственный человек, с кем он поддерживал приятельские отношения, оставался долгие годы князь Яков Петрович Шаховской, о чьей прямоте и непорочной службе по столице ходили легенды. Но он оставался редким исключением среди сотен подобных.

Как только все расселись вокруг стола, императрица, глянув по привычке в окно, в котором начинали плавиться под яркими солнечными лучами завитки морозных узоров, не спеша садиться, облокотилась на высокую спинку своего кресла, обвела собравшихся ровным, спокойным взглядом и, чуть приподняв левую бровь, негромко спросила:

– Чего-то не всех вижу на своей конференции… А где же изволит быть граф Александр Борисович Бутурлин? Что ему помешало присутствовать?

– В отъезде он, в Москву отбыл, – ответил за всех граф Воронцов.

– Мог бы и упредить об отъезде своем, – с явным недовольством в голосе произнесла императрица. – А почему нашего генерал фельдмаршала Петра Семеновича Салтыкова не вижу? Тоже в Москву отправился?

– На смотру, видать, – беспечно отозвался Петр Иванович Шувалов. – Никакого порядка не стало.

– Велите ему прибыть ко мне пренепременно, – напуская в голос суровость, сухо выговорила императрица. – Что ж, приступим, с Богом…

– Чего-то сегодня Алешки Разумовского не видно. Не занедужил ли? – не дал ей договорить Бестужев, не стесняясь, желая уколоть в наиболее уязвимое место.

– Ему мной самолично разрешено не являться. Иные дела у него, – сухо ответила императрица, и нехороший огонек вспыхнул у нее в глазах. – Ты мне это, Алексей Петрович, брось хитрости свои напоказ выставлять. Наперед все их знаем.

– Да что вы, матушка-государыня, – делая невинное выражение, развел руками канцлер, – то я со всей скорбью христианской спрашиваю. Может, вправду, думаю, простудился, а то вчерась его видели без шапки в открытом возке с девками. А морозище-то так и жарит! Рождественские стоят. Тут и до беды недалеко.

– С какими еще «девками»? – вспыхнула императрица. И все поняли, что Бестужев сумел-таки уколоть ее. Но та нашла в себе силы сдержаться и, чуть кашлянув, свела густые брови, спросила канцлера: – Ты лучше начни докладывать, какие новости твои агенты из иных стран сообщают.

– Да особых вестей, матушка, нынче не имеем, – грузно приподнимаясь с кресла, начал тот, – только и сообщили мне, будто бы король прусский, Фридрих, свое посольство к шведскому двору направить собирается.

– Собирается или уже направил? – уточнила государыня.

– Может, пока мы здесь сидим, то уже и отправил. Вести до нас долго идут, кто его знает, что там теперь, в Пруссии, приключилось.

– Сам что думаешь: чего Фридриху от шведов надобно?

– Как чего? – канцлер даже удивился. – Известно дело, союза против нас заключить, чтоб потеснить нас из Европы. Никак не могут попривыкнуть, что Россия давно не та, что была когда-то.

– Это точно, – вставил свое слово Воронцов, – не хотят нас уважать в Европе. Бояться боятся, а уважения не питают.

– Ничего, уважать после станут, когда к боязни попривыкнут, – хмыкнула императрица, – а пока и этого для нас предостаточно.

– Давно их не учили уму-разуму, – подал голос Шувалов, но императрица оставила его слова без внимания, а как бы в раздумье проговорила:

– Выходит, Фридрих в письмах ко мне одно говорит, а на деле другое творит. Славно, славно…

– Ни одному слову Фридрихову верить нельзя, – горячо заговорил Бестужев, – бесстыжие люди – что они, что французики эти, – оседлал он любимого конька, но Елизавета Петровна нетерпеливо махнула рукой в его сторону.

– Подожди тараторить, Алексей Петрович, скажи лучше, а нельзя ли шведам намекнуть, мол, мы об их тайных сношениях с Фридрихом извещены? Но только тонко намекнуть, чтоб не переборщить.