Ответ на время удовлетворил женщину. Она смотрела в боковое окно; глаза ее закрывались, взгляд то обретал, то терял четкость. Тут ей пришла в голову новая мысль.

– А как я вернусь?

Билли не знал и попросту ляпнул первое, что пришло в голову:

– На автобусе.

– Увозят на «Кадиллаке», а обратно – на автобусе?

– Все верно.

– Ну что ж…

Женщине такой поворот событий не показался странным. Затем ее посетила еще одна мысль.

– А что со мной будет, когда мы приедем к вашему другу?

– Это секрет.

Ответ, очевидно, не попал в цель.

– Меня зовут Женевьева, – представилась женщина.

– На Женевьеву ты не похожа, – заметил Билли.

– Раньше была похожа.

– Может, еще будешь.

– Ты так думаешь?

Они подъехали к владениям Вроблески. Услужливый привратник Чарли открыл перед «Кадиллаком» ворота. Вроблески и Аким ждали во дворе у внедорожника, который, похоже, не сдвинулся с места со времени последнего визита Билли. Не глуша двигатель, Билли вылез и обошел вокруг автомобиля, чтобы выпустить пассажирку; ему претила роль наемного шофера, но все же он решил оказать женщине некоторое уважение. Женевьева выбралась из машины, прижимая к телу бархатное тряпье, и остановилась, слегка покачиваясь под звуки слышной ей одной музыки.

– Тебя, надеюсь, никто не видел? – спросил Вроблески.

Такой вопрос предполагал лишь один ответ.

– Никто, – соврал Билли.

– Когда тебя кто-нибудь замечает, ты обязан принимать меры.

– Понятно.

Женщиной занялся Аким. Он обнял ее за плечи, показывая всем видом, что это дело ему намного приятнее, чем мойка машин; в руке у него мелькнул предмет, похожий на шприц. Билли отодвинул от себя мысли о том, что будет с беднягой. Задавать лишние вопросы Вроблески – себе дороже.

На обратном пути пошел дождь. О ветровое стекло «Кадиллака» шлепались крупные, жирные сгустки воды. Билли тянул время, не включая «дворники». Мир за окном подернулся жилками, как мрамор. Билли немного приоткрыл боковое стекло, ловя брызги щекой, и наконец повернул тумблер стеклоочистителей. Размытая панорама за лобовым стеклом разгладилась и очистилась.

На пассажирском сиденье лежал конверт с деньгами – вознаграждение за выполненную работу. Билли остановился у обочины напротив исламского супермаркета с опущенными ставнями и вскрыл конверт. Денег было намного больше, чем он ожидал. Их, конечно, найдется на что потратить – стоянка требовала благоустройства, Карла клянчила новый мобильник, – однако такие деньжищи не платят обычным водилам за доставку бездомных бродяг. Вроблески не скупился; это в равной мере и тешило самолюбие, и настораживало. Билли старался не думать, что произойдет с Женевьевой в доме Вроблески, но не очень преуспел.

Карла не ложилась спать, дожидалась отца: сидела в своем трейлере, за столом. На экране лэптопа красовался лев.

– Хорошо провел вечер? – спросила она.

– Работал.

– Парковочный бизнес отнимает уйму времени, как я погляжу.

– Ну да. А ты чем тут занималась?

– Думала о львах.

Билли взглянул на экран и хмыкнул:

– Вижу.

– Ага. И о «Волшебнике страны Оз». По книжке Трусливый Лев такой один. Но ведь это же неправда! Все львы – трусишки. Нападая на стадо антилоп, всегда хватают самых слабых, отставших, разве не так? Схватки с самыми могучими и крутыми антилопами они не ищут, не пытаются доказать храбрость.

– Разве антилопы бывают могучими и крутыми?

– Ну-у… должны же быть такие, что крупнее и круче других.

– Пожалуй. И больше ты ничем не занималась? Все время думала только о львах?

– Ага.

– Как твоя кожа?

– Как обычно.

– Дай посмотрю.

– Нет.

– Ладно тебе, закатай рукав.

– Не хочу.

– Что ты там прячешь?

Карла не могла признать, что действительно что-то прячет, поэтому задрала рукав на правой руке. Билли сначала показалось, что он видит красную воспаленную сыпь.

– Опять игралась?

– Так время быстрее идет.

– Мало тебе черепа с костями?

Дочь пожала плечами.

– Захотелось чего-нибудь новенького.

Однако, присмотревшись, Билли заметил в беспорядочных пятнах некую систему. Царапая кожу, Карла вывела, словно татуировку, набухшее слово «папа».

– Зря ты это сделала. Мило и трогательно, но все равно зря.

Девочка без приглашения задрала другой рукав и показала левую руку со словом «мама».

– Еще трогательней, – сказал Билли, хотя картина его скорее задела, чем тронула.

– Не волнуйся. Скоро рассосется.

Купол оранжереи штриховали капли дождя, внутри горели несколько расставленных среди кактусов свечей. Их пламя отражалось на стекле в промежутках между иглами и лопатками растений, еще больше оттеняя мокрую тьму снаружи. По рельефу Иводзимы бегали тени. Лорел, бездельничая, валялась на кушетке; девушка не спала, но либо выпила лишнего, либо просто устала, – голова ее почти касалась черно-синего острия листа агавы, в то время как мысли блуждали далеко-далеко. Вроблески и женщина с неподходящим именем Женевьева сидели друг против друга в плетеных креслах. Хозяин наполнил два бокала вина. Женевьева держала свой обеими ладонями, словно тот мог упорхнуть.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо – или пытаясь выглядеть заботливо – спросил Вроблески.

Женщина несколько раз моргнула и, не глядя на собеседника, без выражения ответила:

– Нормально.

– Я рад, что ты согласилась приехать.

Если фраза и показалась ей странной – разве у нее был выбор? – то она не подала виду. Возможно, ее ничего больше не удивляло.

– Не жизнь, а сплошной кошмар, верно?

Женевьева повела плечами: какая, мол, разница?

– Я не напрашивалась на встречу.

– Что правда, то правда, – согласился Вроблески. – Кстати, во что это ты закутана?

– В занавес, – ответила она. Похоже, она посчитала это объяснение достаточным или попросту не захотела вдаваться в детали.

– И ты под ним голая?

– Под одеждой мы все голые.

– Очень глубокая мысль, – тихо произнес Вроблески. – Покажи.

Женщина помедлила ровно настолько, чтобы отпить еще глоток и поставить бокал на пол, и плавно, величественно поднялась, позволив бархатному занавесу – если это был действительно занавес – опуститься сзади на кресло. Полностью обнаженная, она потянулась, ища опоры, кончиками грязных пальцев к краю рельефной карты, но Вроблески подал воспрещающий знак. Тогда женщина отступила на шаг и искоса взглянула на собственное молочно-бледное отражение в стекле оранжереи, затем с невозмутимым спокойствием перевела взгляд на Вроблески.

– Я хочу, чтобы ты повернулась ко мне задом, – сказал он.

– Как угодно.

Женщина выполнила указание, словно позировала на уроке рисования. Вроблески поднялся и подошел к ней почти вплотную. От тела исходило тяжелое амбре – запах лука и застоявшегося пота, но хозяин дома не обратил на него внимания. Он пристально всмотрелся в татуировку на спине женщины.

– Когда ты ее сделала?

– Не я сделала, а мне.

– Кто?

– Не знаю. Я не видела его лица. Кто угодно мог быть. Даже ты.

Вроблески никак не отреагировал на колкость.

– Меня привязали, – продолжала Женевьева, – к металлическому столу. Где – не знаю. В каком-то подвале. А может, и нет. Где именно это случилось – неважно, так ведь?

– И с тех пор ты живешь на улице?

– Я всегда жила на улице.

– Тебе известен смысл этой татуировки?

– Смысл? Что ты имеешь в виду?

– Да ты, я погляжу, философ. Я имею в виду, что эта татуировка – карта, верно?

– Ты хорошо соображаешь. Я долго думала, прежде чем дошла своим умом.

– Тебя не интересует, карта чего именно?

– Раньше интересовало. Потом я перестала о ней думать. Что бы там ни было на карте, я туда не хочу.

– Как знать… Возможно, ты там уже побывала, – заметил Вроблески, продолжая внимательно рассматривать тату, щурясь от недостатка света, как путешественник, завороженный надписью на стене заморской пещеры. Он сделал еще шаг и протянул руку, как бы желая дотронуться до женщины, но кончики его пальцев замерли в нескольких сантиметрах от поверхности кожи, словно опасаясь ожога.