- А воздух! Прозрачный, звенит! А сад! Громадный, идешь - боишься заблудиться. А яблоки! Во яблоки! - за перегородкой послышался гулкий стук. Очевидно, Ирина продемонстрировала величину яблока с помощью круглой керамической вазы. - А пруд! Боже, какой пруд! Левитановский, иначе не скажешь.
Егору вдруг вспомнилось далекое знойное лето, тихое покачивание поплавков на воде и три пары босых ног, свисающих со старого деревянного мостика.
Это был всего лишь один из многих счастливых дней безмятежного невозвратимого детства. А на мостике сидела неразлучная, загоревшая до сизого оттенка троица - Катя, Егор и Женька. Женьке тогда страшно не везло - совсем не клевало, но он упорно сидел на месте, боясь оставить их с Катей вдвоем. Катя же, как назло, все время что-то шептала Егору на ухо, а потом беззвучно смеялась, стараясь не распугать рыбу.
Рыбацкое счастье улыбнулось Женьке, когда солнце уже почти село, но Катя заторопилась домой, и Женька покорно стал сматывать удочки.
Дорогой он шел сзади хмурый и молчаливый, неотрывно глядя в светлый Катин затылок, и слушал ее веселую болтовню с Егором.
- Женька, а ты кем будешь, когда вырастешь? - обернулась она к нему.
- Это секрет, - отвернувшись, пробурчал он.
- И от меня секрет? - лукаво сверкнула глазами Катя.
- А от тебя в первую очередь, - все так же угрюмо ответил Женька.
- Ой, подумаешь, воображала. А мне это и неинтересно. Я просто так спросила, - Катя задиристо тряхнула косичками и быстро побежала вверх по тропинке...
На столе пронзительно зазвенел телефон
- Алло! Вы не туда попали. Вам нужен отдел писем, - Егор назвал нужный номер и положил трубку.
- Да, работа явно не идет, - вслух сказал он. Посидел, побарабанил пальцами по столу, попробовал снова перечитать написанное, но отложил листки в сторону.
"Катя, Женька, детство... А ведь мы так и не узнали, кем он все-таки стал, наш Женька, где он. Последний звонок, аттестат зрелости, выпускной бал и - как в воду канул. Даже тетка о нем ничего не знала, хотя в последние годы он ей регулярно высылал деньги. Но все из разных мест и "до востребования". Ну, он-то всегда был таким, со странностями, даже взгляд его временами становился до того отрешенным, что просто мороз по коже. А вот Катя... Эх, Катя, Катя..."
Егор почувствовал стеснение в груди и несколько раз глубоко вздохнул. Голова слегка закружилась. Ему вдруг стало тревожно и страшно. Страх был безотчетным, необъяснимым, и от этого беспокойство Егора усилилось. Он встал и подошел к окну.
"Вот, опять начинается. Все, как в прошлый раз. Может, я и в самом деле болен? Нет, надо как-то отвлечься, успокоиться", - пытался он уговорить себя, но память с непостижимым упорством возвращала его в прошлое.
Два года назад, в тот горький для него день этот страх так же внезапно овладел им. Сначала просто шевелился где-то в глубине, в каких-то дальних, потайных уголках души. Потом долго мучил и терзал его, а затем уже гнал Егора длинным замысловатым путем по незнакомым улицам туда, где он всегда был спокоен и счастлив. Туда, где на столе рядом с чашкой недопитого чая его ждал вырванный из блокнота листок с непонятными, невозможными словами: "Егор, я ухожу. Я люблю другого".
Она исчезла, его Катя, скрылась навсегда, совсем, без следа. На работе сказали, что уволилась. И с того дня ее никто не видел и не говорил с ней. Катя не взяла ни одной своей вещи. Даже сумочка с косметичкой и деньгами лежала там же, на столе, рядом с чашкой недопитого чая и недоеденным бутербродом...
Егор уже не мог спокойно стоять на месте. Он прошел между столами, машинально поднял телефонную трубку, но тут же положил ее на место, собрал разложенные на столе листы с недописанным очерком, зачем-то пересчитал их и, как бы прислушиваясь к чему-то, медленно вышел из комнаты.
Так странно, очень странно было видеть, как под холодным осенним дождем, не обращая внимания на удивленные и любопытные взгляды прохожих, без плаща, зонта, с непокрытой головой стремительно шагал молодой мужчина, крепко сжимая в руке намокшие листы бумаги.
Егор не знал, куда он идет. Он чувствовал, что так надо, что ему необходимо попасть туда и как можно скорее. Какая-то неведомая сила увлекала его за собой, властно и настойчиво заставляя ускорять шаги. Он уже почти бежал. Страх, который еще недавно владел им, пропал. Была только решимость и уверенность, что он поступает правильно.
Дом, к которому подходил Егор, был ему незнаком. Да, совершенно точно, на этой широкой лестнице с витиеватыми перилами он впервые. Вот и нужная дверь. И он почему-то знает, что она не заперта, можно войти.
Егор с силой толкнул тяжелую, обитую черным дерматином дверь и застыл на пороге.
Его удивление граничило с ужасом. Но не Катя была в этом повинна, хота так необычна была ее кроткая грустная поза, тусклые безразличные глаза: Егор не сомневался, что увидит здесь Катю. Взгляд его был прикован к лежащему на широком низком диване под теплым шерстяным пледом седому болезненного вида мужчине, который так же, не мигая, смотрел на Егора.
- Ближе подойди, - чуть слышно произнес больной, но в нависшей напряженной тишине эти слова прогремели мощным раскатом.
Голос был невероятно знакомым.
Егор медленно сделал шаг и вдруг выдохнул:
- Ты? Это ты!
Он застонал и опустился на стул, переведя взгляд на Катю, которая сидела на краешке дивана все в той же безучастной позе.
- Да, это я, - сказал Женька. - У тебя такого варианта и в мыслях не было, верно? - в голосе его послышались ироничные нотки. - Тем более дорога была мне эта победа. Я-то думал, что добился ее, но теперь знаю, что ошибся, - он перевел дух, будто запыхавшийся от бега человек, и продолжил: - Прошу тебя. Егор, выслушай меня, только не перебивай. Силы мои на исходе. Никто не знает это лучше меня. Сегодняшний тоскливый осенний день, быть может, мой последний день, поэтому я и призвал тебя. А-а, ты удивлен! Не думай, я не заговариваюсь, это действительно так.
Больной еще раз передохнул, затем, прикрыв потемневшими веками глаза, заговорил:
- Ты ведь помнишь тот день на реке, когда Катя меня спросила... Я знаю, что помнишь, ты вспоминал его сегодня. Это я посылал тебе воспоминания, но потом все же решил позвать тебя сюда. И даже не позвать, а привести. Так вернее... Я ведь мог просто отослать Катю обратно к тебе, но ты бы ее не понял, а, возможно, и не простил. Сама она ничего не смогла бы тебе объяснить, потому что ничего не знает. Поэтому слушайте оба... Именно тот день на реке повернул и мою судьбу, и ваши судьбы тоже, потому что именно тогда я решил, чему посвящу свою жизнь. Я любил тебя, Катя, любил всегда: и тогда, и потом, и сейчас. Но я для тебя был ничем. Я всегда плелся за вами, как тень, и не мог себя заставить уйти раньше тебя, Егор. Я ревновал страшно, до злости, до боли. Тогда и родилась эта жуткая мысль - подчинить другого человека себе, своей воле, своим желаниям. О, это был долгий и трудный путь. Надо было много знать, работать, ставить опыты и при этом не открывать своей тайны. Я понял, что приблизился к тому, что мне нужно, когда в одном институте мне предложили работать над изучением электромагнитных волн и биотоков головного мозга. Долго пришлось бы объяснять, как мне удалось достичь невозможного, сколько я провел тайных экспериментов над животными и над своими сотрудниками, заставляя их поступать так, как хотелось мне, иногда толкая их на совершенно нелепые поступки, пока, наконец, не решился... Ты, конечно, помнишь, Егор, какая Катя ходила тогда потерянная. Я так хорошо представлял себе все это: как она вдруг замирает на ходу, как неожиданно смолкает ее смех, и она начинает испуганно озираться по сторонам... Дольше всего мне никак не удавалось, так сказать, настроиться на нее... Да и характер у Кати сильный, сам знаешь, а это тоже важно. Вы тогда приписали ее состояние болезни, переутомлению, и ты мне здорово помешал, отослав ее в санаторий. Правда, я времени даром не терял, я научился усиливать свои сигналы. Сначала это был довольно громоздкий аппарат, но со временем я его усовершенствовал и мог сложить так, что он занимал места не больше, чем карманный фонарик. Как же я был рад и горд тогда! Но самому не верилось в удачу до той минуты, пока не увидел Катю, входящую в эту дверь...
