- Правда? Ты правду говоришь? Тогда поцелуй меня, если любишь, поцелуй!

    Возвращаясь в тот вечер домой, Сергей почти бежал, ругая себя на ходу:

    - Вот дурак, идиот, зачем я ей так сказал? Ведь не люблю же, не люблю ее, не нужна она мне, ни сейчас, ни потом. Какая же я скотина! Надо было сразу все ей объяснить, ведь дальше еще труднее будет.

    Когда ночью перед сном он, как всегда, смотрел на снимок, ему вдруг показалось, что Машенька на нем не улыбается. Снова и снова вглядывался он в милые черты, но улыбки на лице девушки и в самом деле не было.

    "Довел себя, - думал он, тяжело засыпая. - Нет, завтра же все Асе объясню.  Она хорошая девушка, должна меня понять, она простит меня".

    С этим твердым намерением он проснулся на следующий день отдохнувшим и успокоившимся. Вспомнив свое ночное состояние, он посмотрел на снимок, где они с Машей стояли, взявшись за руки, молодые, счастливые и весело улыбались, глядя друг другу в глаза.

    Однако объясниться с Асей он так и не решился ни в этот, ни в последующие дни. Сергей боялся ее обидеть. Он понимал, что любые слова, даже самые мягкие, хоть и правдивые, будут невыносимо грубыми и горькими. Все так же продолжались их встречи, все так же Ася ласкала его, а он молчал, принимая эти ласки, но все так же не любил ее. А однажды остался у Аси на всю ночь.

    Как же он был противен себе наутро! Как проклинал и свою нерешительность, и ее настойчивость!  Как мчался к своей спасительной фотографии, торопясь скорей увидеть любимое лицо, просить прощения за свою низость.

    Дрожащими руками держал он снимок, на котором стояли они с Машей на освещенной солнцем полянке, взявшись за руки, и удивленно рассматривал его. На фотографии рядом со счастливым улыбающимся Сергеем, отвернувшись от него, стояла Машенька с серьезным и грустным лицом.

    "Что это со мной? - испуганно думал он. - Я, кажется, галлюцинирую. Дожил. Это все из-за дурацкой бессонной ночи. Нет, надо что-то делать. Надо, наконец, объясниться с Асей. Конечно, что случилось, то случилось. Она хорошая, добрая, терпеливая, она поймет меня, и мы вместе решим, что делать дальше. А пока спать, спать, а то так и до чего угодно можно дойти..."

   Но вновь благие намерения Сергея так и остались только намерениями. Не посмел он все же поговорить с Асей и продолжал приходить к ней, теперь уже часто оставаясь у нее на ночь, каждый раз ненавидя себя потом за свою слабость, а к фотографии не смел даже прикоснуться.

    Дни летели, и Сергей стал замечать, что Ася уже не так счастлива, как в первые дни их встреч. Он догадывался, что все дело в нем, в его поведении, что она стала тяготиться своим неопределенным положением, но продолжал упорно молчать, не строя никаких планов на будущее.

    "Как я могу на всю жизнь связать с ней свою судьбу, если совсем не люблю ее? - думал он. - Да, она хорошая, добрая, ласковая, но этого, видно, мало для того, чтобы полюбить ее так, как я любил и до сих пор люблю свою Машеньку".

    Снова тоска по погибшей любимой девушке охватывала его с прежней силой. Все реже видела его теперь Ася. Одиноко бродил он по городу, споря с самим собой, не находя выхода из этой неприятной и все более тяготившей его ситуации.

    Как-то, вернувшись с одной из таких прогулок, он захотел взглянуть на снимок.

    "Нет, это не может быть галлюцинацией", - ужаснулся он. На фотографии, которую он уже давно не видел, Машенька стояла, отвернувшись от него, и лицо ее было незнакомо хмурым и неприветливым.

    Кое-как накинув пальто, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.

    "Я знаю, что надо делать. Сейчас же, немедленно объяснюсь с ней, - лихорадочно думал он, шлепая прямо по лужам. - Теперь уже меня ничто не остановит. Больше нельзя тянуть. Машенька, любимая, прости меня".

    Он почти влетел к Асе, напугав ее своим взъерошенным и решительным видом.

    - Нам надо поговорить, - твердо сказал он.

    - Да, у меня к тебе давно серьезный разговор, но я все не осмеливалась.

    Тихий и отчего-то печальный голос Аси притушил его воинственный пыл.

    - Хорошо, я слушаю тебя, - сдержанно произнес он.

    - Сергей, у нас будет ребенок. Скоро станет заметно. Я не знаю, что делать.

    Сергей опешил. Он уставился на нее, не скрывая своей досады.

    "Как же так? И как все это некстати, - думал он. - Ну уж нет! Теперь меня все равно уже ничто не остановит".

    - Ася, - решительно начал он, - надеюсь, ты меня поймешь. Конечно, я признаю, что один виноват во всем, я согласен, что надо было раньше сказать тебе это, но никак не мог решиться. Если сможешь, прости меня, но я тебя не люблю. И никогда не любил. А сказать тебе это у меня все не получалось. Я всегда любил и теперь еще люблю другую. Давай вместе решим, как нам быть дальше.

    В комнате стало тихо, только старенький будильник что-то шептал, мерно отсчитывая время.

    - Уходи, - глухим голосом сказала Ася, - уходи!

    "Все, все, все, - билась в мозгу Сергея мысль в такт его шагам, - наконец-то все станет на свои места. Маша, прости, прости, я все так же люблю тебя и помню. Прости!"  Все его думы были о том единственном снимке, где они  с Машей стояли вместе, такие молодые и счастливые, держась за руки и улыбаясь друг другу. Вернувшись домой, он жадно рванулся к дорогому прямоугольничку, стоящему на столе...

    На освещенной солнцем полянке с нелепо вытянутой рукой стоял один счастливый и молодой Сергей и, глядя куда-то в сторону, весело улыбался.

  - Черт! - опять пустил в ход свое любимое словечко Димка. - А в этом что-то есть... Даже мораль какая-то. Во всяком случае, читать интересно.

    Он посмотрел на часы, пошел на кухню, сделал себе пару бутербродов и кофе и вернулся в кабинет отца. Положив в красную папку те рассказы, которые уже прочитал, причем, в той же последовательности, в какой они там лежали, он тщательно завязал тесемки и отложил папку в сторону. Секунду поколебавшись, Димка выбрал синюю папку и открыл ее. Пристроившись с бутербродами и кофе, он взял первый рассказ и начал с него.

                                             "ПЕРЕКРЕСТОК"

    Повинуясь резкому порыву холодного осеннего ветра, крупные капли дождя дробно застучали по оконному стеклу. Егор вздрогнул.

    "Странный сегодня день, - подумал он, - мысли путаются, как у больного.  Однако надо работать. В 16.00 к Владимиру Ивановичу, а очерк еще не готов"

    Он перечитал написанное, что-то подправил и начал новый абзац.

    Из-за тонкой перегородки, разделявшей и без того небольшую комнату редакции, слышался обычный рабочий гул, хлопанье дверей и стрекотанье пишущей машинки. Вернувшаяся из командировки Ирина громко обсуждала с подругой красоты сельской природы. Егор невольно прислушался к ее красивому мелодичному голосу.