Больной надолго замолчал, собираясь с силами. Катя хмурила брови, как бы что-то припоминая. Лицо ее стало сосредоточенным. А Егор сидел, застыв на стуле и не отводя окаменевшего лица от лежащего перед ним изможденного, пугающего своей откровенностью человека.

  - Но как я ошибся, как я ошибся! - снова раздался  тихий, прерывающийся голос. -  Ведь это не сама она пришла ко мне, а я привел ее, не она любила меня, а я, я любил себя, я заставлял ее любить себя. Она была безвольной куклой в моих руках. Стоило мне оставить ее мозг без контроля, как все начинало рушиться. Я постоянно должен был следить за ней, направлять ее действия... За эти два кошмарных года я прожил целую жизнь. Я иссяк. Я выжат. Энергия моя на исходе. Для того, чтобы я мог увидеть тебя здесь, мне потребовалось просто невероятное усилие... Теперь вы знаете все. Простите меня, если сможете. Катю тебе прощать не за что. Я один виноват, я и расплачиваюсь. А сейчас идите, я страшно устал, - больной закрыл глаза и отвернулся  стене.

    Егор медленно поднялся со стула и долго стоял молча, уставившись в пол.  Наконец, он подошел к Кате и подал ей руку. Но она лишь покачала головой.

    - Я провожу тебя до двери, Егор, - услышал он тихий, но твердый ответ.

                                           "СОСТЯЗАНИЕ"

    Зловещее свинцовое небо низко зависло над влажной усталой землей.  Отчаянно взмахивая ветвями под неистовыми порывами ветра, деревья сбрасывали последнюю листву цвета старого золота, которую тут же подхватывал жадный вихрь и еще долго кружил в воздухе. По раскисшей дороге, уводящей куда-то вдаль, зябко кутаясь в большой старый платок, из-под которого выбились седые пряди волос, шла одинокая утомленная женщина с грустным отрешенным лицом.

    - "Осень", - прочитал близорукий мужчина, наклонившись над маленькой белой табличкой с названием картины. - Банально, но как написано! - и в восхищенном порыве, как бы приглашая обратить внимание, он вытянул в сторону картины руку с пригласительным билетом, на котором крупными буквами было напечатано: "Персональная выставка Александра Звонцова".

    - Что ж, Алек неплохой пейзажист, - ответил его спутник, человек лет сорока с бледным нездоровым лицом, с которым резко контрастировали живые выразительные глаза. - Кстати, вот и он. Пойдемте, я вас познакомлю, - он подвел приятеля к невысокому человеку с густой темной бородкой и пышной шевелюрой.

    Тот скромно стоял у большого окна выставочного зала и внимательно рассматривал посетителей. Увидев подошедших, он вежливо представился гостю, которого привел на выставку Николай Славин, известный в городе художник. В своей среде его все звали просто Ник.

    - Безмерно счастлив познакомиться с вами! Я в восхищении! Ваши картины дышат жизнью. Это не просто холсты, на которых запечатлены отдельные мгновения нашего суетного бытия, нет, это сама жизнь, - все так же восторженно говорил близорукий человек, пожимая художнику руку и непрестанно поправляя нервным жестом свои очки.

    - Я рад, что вам понравилось, - тихо произнес художник. - А ты как находишь? - обратился он к Нику.

    - Неплохо, очень неплохо, растешь, - ответил Ник, снисходительно похлопывая художника по плечу.

    - Да нет, просто великолепно, замечательно! Так писать можно, только вкладывая в картину кусочек своей души, - продолжал восторгаться его спутник, но Ник его прервал:

    - Однако, Алек, ты опять выставил только одни пейзажи и натюрморты. Ну, конечно, не считая нескольких бытовых сюжетов. Ни одного портрета! Настоящий мастер должен писать все, - игриво поучал коллегу Ник, подавляя злой огонек, вспыхивающий временами в его взгляде. - Надо, надо когда-то начинать, надо пробовать, учиться, наконец. А что? У меня возникла превосходная мысль! Начни хотя бы с меня. Я постараюсь быть терпеливым натурщиком, чтобы облегчить тебе задачу. А сам в это время могу писать твой портрет. А? Каково? По-моему, превосходная идея! Потом мы сравним наши работы, и ты сможешь понять, что тебе не удается, - снова перешел на покровительственный тон Ник.

    - Согласен, - коротко кивнул Алек, - правда, я пока не представляю себе, с какими трудностями могу столкнуться. Я просто, действительно, никогда серьезно не занимался портретом. Да и не было подходящей натуры. Что ж, после закрытия выставки буду ждать тебя в своей мастерской.

    Ник и Алек в среде художников слыли давними соперниками. Вернее, Ник, долгим и упорным трудом заработавший себе признание и известность, никак не мог смириться с той легкой и блестящей славой, которую принес Алеку его талант. Часто и завуалированными намеками, и прямыми высказываниями о мастерстве художника, которое может прийти лишь с годами и опытом и дается огромным трудом, Ник пытался не столько уверить в этом окружающих, сколько убедить и успокоить самого себя.

    Мастерская Алека находилась под крышей большого старого особняка.  Просторное помещение позволяло работать обоим художникам одновременно.

    Получив от хозяина ключ, Ник зачастую приходил раньше Алека, горя нетерпением показать сопернику свое превосходство. Постепенно суетливые порывистые движения художника рождали на полотне образ тихого человечка с застывшим лицом, обрамленным темными волосами и аккуратной бородкой. Ник уже заканчивал портрет, когда Алек только-только положил на холст первые мазки.

    Занятый своей работой, Ник не сразу обратил внимание на перемены, которые при этом происходили с Алеком. Между тем, его лицо сразу оживилось, глаза заблестели, порозовели щеки, ноздри же раздувались, как у гончей, взявшей след.

    Работал Алек вдохновенно и увлеченно, не отрываясь от холста, и только время от времени бросал внимательные взгляды на обеспокоенное лицо соперника. Весь его отдых теперь составляли лишь короткие перерывы на сон и еду, которые он проводил тут же, в мастерской. Напрасно Ник уговаривал его на более длительную передышку - Алек смог выйти из мастерской, облегченно вздохнув, только тогда, когда еще издающий запах непросохшей краски портрет был закончен.

Чтобы сравнить оба портрета, соперники условились встретиться в мастерской на следующий день и, холодно пожав друг другу руки, разошлись.

    Даже во времена самой захватывающей работы Ник не проводил такой беспокойной бессонной  ночи. Не в силах дольше терпеть, он с первыми лучами солнца помчался в мастерскую и сразу бросился к портрету.

    Из еще не рассеявшихся окончательно сумерек уходящей ночи на Ника смотрело бледное нездоровое лицо с упрямо сжатым ртом и надменно поднятым подбородком. От полотна веяло человеческим теплом. Казалось, задвигаются сейчас беспокойно сложенные руки, разойдутся нахмуренные брови, тонкие недобрые губы разомкнутся, и в тишине послышатся язвительные слова.

    Но сердцем этого творения были глаза. Живые, с пронзительным взглядом, они словно не были созданы рукой художника, а существовали наяву. В них можно было прочесть все: напряженное ожидание и нетерпение, злость и неприязнь, зависть и плохо скрываемое недоброжелательство...

    "Да, - с горечью подумал Ник, - это талант, это гений, если на жалком куске тряпки может так обнажить человеческую душу со всеми ее пороками. Как же мне теперь досадно, что не сумел предвидеть такого! А эти глаза... Человеку с подобным взглядом даже я не подал бы руки. Нет, этого никто не должен видеть. Я не допущу".