Потом дружинники ускакали вперёд, с обозом остались только возничие – по одному на две телеги. Видно, конец пути был уже близок и охраны не требовалось. Правда, куда мы направлялись, я пока не знал. В дороге была одна ночёвка, которую я помню плохо, потому что все ещё находился в объятиях кого-то большого и недоброго, который душил и не отпускал меня.

Наутро мне стало легче. Свежий лесной воздух привёл меня в чувство и подействовал как лекарство. Меня накормили овсяным толокном и велели не слезать с телеги, пока не восстановятся силы.

Через несколько вёрст лес закончился, и потянулась степь с берёзовыми колками. День выдался хороший, тёплый. Солнышко светило, птички чирикали, да только на душе у меня было ой как нерадостно! И хотя, после того как меня вытащили из подпола, родное село я не видел, но ясно же, что ничего там не осталось, кроме пепелища. Как не раз и не два уже бывало на Руси. И самое главное, неизвестно, что с отцом!

Путь занял весь день до вечера. Когда солнце начало клониться к закату, вдалеке показались городские стены. Поля вокруг них были тщательно возделаны.

– Это какой город? – спросил я возничего.

Тот глянул на меня озадаченно, хмыкнул и ответил:

– Рязань.

Едва мы проехали городские ворота, к телеге, на которой меня везли, подошёл молодой дружинник:

– Князь требует отрока к себе!

– Что ж, ступай, – сказал мне возничий.

Дружинник вскочил на коня, усадил меня спереди, и мы поскакали к княжьему терему. Вот ведь интересно: два всадника на одном коне, прямо как на той печатке у фрязина! Хотя, впрочем, какой из меня всадник? Я с интересом вертел головой по сторонам: в городе-то впервые! До этого никуда из своего родного села не уезжал. Правда, кое-что повидал, ведь село было большим, и через него проходило много и купцов, и монахов, и просто путешествующих.

Больше всего удивили меня в Рязани терема в два, а то и в три яруса. Срубы все свежие, жёлтые, – видно, что недавно поставлены.

– Эй, – толкнул я локтём в бок дружинника, – Рязань недавно строилась, что ли?

Тот от неожиданности даже ойкнул, а потом щёлкнул меня по макушке:

– Ишь ты, какой шустрый да глазастый! Сиди уж, малец!

Потом, видно, ему самому захотелось поболтать.

– Да два года как ордынцы сожгли. Сейчас вот заново отстраиваемся.

– А-а-а! Ясно.

– Ты ведь с той деревни, которую ордынцы спалили?

Я старался не думать о том, что произошло. Думками горю не поможешь – только душу растревожишь. Надо держаться, а этот дружинник всё разбередил. Слёзы невольно навернулись на глаза, и я не стал ему отвечать.

Дружинник, кажется, понял моё состояние и не стал больше расспрашивать ни о чём.

Через несколько минут мы подъехали к каменному кремлю, в котором находился княжий терем. Ворота охраняли пять воинов в кольчугах и с мечами. Они узнали всадника и молча пропустили. На меня никто и внимания не обратил.

Мы поднялись по каменной лестнице и вошли в просторную палату с окнами, убранными тонкими прозрачными пластинками слюды. Правда, что это слюда, я тогда ещё не знал – это мне потом объяснили. Очень красиво! В княжьих палатах всё было так не похоже на убранство нашей избы! У нас простой сосновый сруб, а здесь каменная кладка. Наши окна затянуты бычьим пузырём и закрываются деревянными ставнями, а здесь мало того что слюда, так ещё и ставни подогнаны как-то особенно… ловко, что ли? Сводчатый потолок, свежеструганые доски пола, длинный стол, покрытый скатертью, расшитой какими-то невиданными узорами да животными.

Наверное, я долго стоял с раскрытым ртом, потому что дружинник легонько стукнул меня по затылку и шепнул:

– Кланяйся князю Олегу.

Только теперь я увидел, что за столом с красивой скатертью, расшитой, как я теперь разглядел, солнышками и петухами, сидит князь в лёгкой синей атласной рубахе, а по левую и правую руку от него – бояре. Одни в опашнях[7], другие, как и князь, – в рубахах. Важные такие сидят – наверное, им так по чину положено. Мне даже смешно стало (хотя, казалось бы, сейчас совсем не до смеху!): до чего же те, что в опашнях, похожи на псов, раскинувшихся на солнцепёке! Ещё б языки высунули! И чего вырядились?! Жарища же!

Когда я поклонился, князь благосклонно покачал головой и сказал:

– Рассказывай, отрок, что знаешь.

А что мне рассказывать-то? Я же ничего толком и не видел. Рассказал, как отец меня посадил в подпол, а сам взял оружие и пошёл биться с ордынцами. Меня выслушали внимательно, а толстый старый боярин, который сидел по правую руку от князя, обратился к нему:

– Дозволь, княже, я спрошу?

Олег молча кивнул. Боярин повернулся ко мне:

– А не случалось ли в вашем селе незадолго до ордынского набега чего-то странного, такого, чего раньше не было?

– Нет, – ответил я, – ничего. Да и село наше у торной дороги стоит, в нем много чего случается. Как тут разобрать, странное оно или не странное?

– Не заезжал ли кто в село, – не унимался боярин, – кого раньше не бывало?

– Наезжали, – говорю, – как раз недели за три до ордынцев было посольство от крымских фрязей в Орду. А так – нет, больше никого.

Бояре, как услышали мои слова, загомонили, загудели:

– Вот, значит, как!

– За нашей спиной фрязи с ордынцами сговариваются. И конечно, против нас!

– Турки, значит, под Царьградом, православной твердыней, вовсю хозяйничают, а латиняне сюда руки тянут. Не бывать этому!

– Мы им ручонки-то повыдергаем!

Олег поднялся и стукнул ладонью по столу:

– Господа бояре!

Сразу стало тихо. Голос у князя вроде негромкий, но какой-то зычный, густой. Говорит так, что пробирает аж до самого нутра.

– Не знаю, я, бояре, фрязи ли наслали на наши владения ордынцев или нет. У нас с Ордой мир. И неоткуда им было взяться. Может, какой тысячник[8] своевольничает? Хотя нет, это вряд ли. Дмитрий, расскажи всем, что видел.

Молодой боярин, сидевший недалеко от князя, встал из-за стола:

– Скажу, княже! Когда гнались мы за ордынцами, нагнали отставшую полусотню. Сдаваться они не захотели – пришлось всех порубить. Начальный над ними был не прост, совсем не прост. Нашли мы у него вот это.

Он достал из-за пазухи продолговатую дощечку с дыркой ближе к одному краю и показал боярам. Послышались голоса:

– Что это?

– Что за доска?

Тут снова заговорил князь:

– Это пайцза Булака, ордынского хана. Дощечка с надписью басурманским письмом и с вырезанной стрелой. Значит это – лети как стрела, чтобы выполнить приказание хана. И сами ордынцы, и подвластные им племена должны оказывать тому, кто предъявит такую пайцзу, всяческую помощь. Если надо – конями, если надо – пищей, оружием или кровом. А дают такую пайцзу незнатным ордынцам, которые выполняют важное поручение. Только вот почему тот, кто был старшим в набеге, получил пайцзу – не знаю. Обычно в набег её не дают.

Он помолчал немного и спросил:

– Может, что-то ещё было в селе, что ты от нас утаил?

Это уже ко мне. А я ничего и не утаивал. Сами не дали всего рассказать, а теперь – утаил, утаил!.. Всё рассказывать – так и дня не хватит. Разве что про это?

– Ещё толмач у фрязей был с железным перстнем.

– Вот как? – удивился князь. – А не путаешь ли ты, отрок?

– Нет, не путаю, мне отец рассказал. Он с толмачом разговаривал, а потом за ворота его выставил. И когда нашу избу грабили, слышал я, как наверху говорили не по-нашему. И голос, кажется, был того толмача-фрязина. Вот. А ещё отец удивлялся: отчего такой важный гость носит простой железный перстень с печаткой?

– С печаткой? – встрепенулся толстый боярин. – А что за печатка на том перстне? Видел?

– Не видел, но знаю. Отец видел.

– Что?

Этот вопрос, кажется, произнесли вместе и князь, и толстый боярин, и тот, кто гнался за ордынцами, да и все, кто был в палате. Может, и не произнесли, но так сильно захотели узнать ответ, что показалось, будто вслух спросили. Точно.