С недавних пор такая предсказуемость жизни вообще и всех ее проявлений в частности, как и его собственные поступки начали сильно раздражать Николаса. Был ли он в постели с женщиной, или играл в карты с друзьями, он совершенно автоматически делал все, что положено – и не положено – в совершенно определенное, предусмотренное для этого время. Он общался с мужчинами и женщинами своего круга, такими же выдержанными и безупречно воспитанными, как и он сам. Николас начал ощущать себя презренной марионеткой, кривляющейся на сцене вместе со своими собратьями: все они танцевали под один и тот же придуманный кем-то мотивчик.

И даже если дело касалось запретной любовной связи, к примеру, такой, что сейчас предлагала ему Валери, все равно существовали негласные правила; единственно возможными вариациями были: дама замужем или не замужем и он в роли либо соблазняемого, либо соблазнителя. И поскольку Валери – свободная женщина, вдова и взяла на себя сегодня роль соблазнительницы, он совершенно точно знал, какова будет ее реакция, если он отвергнет предложение. Сначала она надует губки, и премиленько, потом будет пытаться взять его лестью и наконец примется соблазнять. Он же – в роли соблазняемого – будет сначала разыгрывать нерешительность, затем начнет сопротивляться и всячески тянуть время до тех пор, пока она сама, поняв его нежелание, не оставит его в покое. Но он никогда не откажет ей напрямик. Поступить так было бы непростительной грубостью, неуклюжей и досадной ошибкой в том замысловатом светском танце, который все они исполняли безукоризненно, доведя до абсолютного совершенства.

Несмотря на все это, Николас медлил, прежде чем дать ответ, надеясь, что его тело благосклонно отзовется на предложение леди, хотя голова уже сказала «нет».

Не дождавшись этого, он покачал головой и сделал первое па в танце «нерешительность»:

– Мне, наверное, сначала стоит поспать, моя прелесть. У меня была трудная неделя, и я совершенно измотался за последние два дня.

– Но вы же не откажете мне, дорогой мой? – спросила она, очаровательно надув при этом губки. Николас попытался деликатно уйти от ответа.

– А как же ваш праздник?

– Мне больше бы хотелось побыть с вами. Мы уже несколько месяцев не виделись, а потом – праздник прекрасно пройдет и без меня. Мои слуги так вышколены, что все сделают сами.

– Но только не ваши гости, – со значением сказал Николас, все еще пытаясь ускользнуть, потому что она продолжала уговаривать.

– Они и не заметят, что нас нет.

– Но ведь комната, которую вы мне дали, – рядом со спальней вашей матушки.

– Она не услышит нас, даже если вы опять сломаете кровать, как в последний раз, когда мы были там вместе. Она глуха как пень.

Николас уже был готов перейти к следующей стадии и начать тянуть время, но тут Валери удивила его: она решительно приступила к соблазнению, не позволив ему самому продолжить свою роль в этой старой как мир пьесе. Встав на цыпочки, она страстно поцеловала Николаса, после чего ее руки стали нежно поглаживать его по груди, а губы призывно открылись, приглашая к ответным действиям.

Машинально подчинившись, он обнял ее за талию, но это был пустой жест, за которым стояла лишь учтивость, но никак не ответное желание. Когда же ее руки скользнули ниже, к поясу его брюк, Николас разомкнул объятия и отступил на шаг, внезапно взбунтовавшись против своего участия в этой давно тяготившей его сцене.

– Только не сегодня, – решительно сказал он. В ее глазах был укор – он непростительно нарушил правила. Николас взял ее за плечи и, развернув лицом к выходу, шутливо и ласково шлепнул чуть ниже спины. Стараясь придать голосу мягкость, сказал:

– Идите к своим гостям, детка.

И, уже сунув руку в карман, чтобы достать тонкую сигару, завершил разговор вежливым обещанием:

– Я скоро присоединюсь к вам.

Тем временем Джулиана, и не подозревая о том, что она не одна в этом извилистом лабиринте, стояла, прислушиваясь к тишине. Она хотела полностью убедиться, что ее мать не собирается возвращаться. Наконец, успокоившись, она прерывисто вздохнула и выбралась из своего убежища.

Поразмыслив, Джулиана решила, что лабиринт – самое подходящее место, где можно скрыться на ближайшие несколько часов. Она повернула налево и пошла по дорожке, которая привела ее к квадратной зеленой лужайке с каменной скамьей в центре.

Она мрачно размышляла о том, в какое унизительное и совершенно нетерпимое положение попала. Как же ей теперь выбраться из этой ловушки?

Джулиана с тоской в душе вынуждена была признаться себе, что нет никакой возможности избавиться от упорного желания матери выдать ее замуж за кого-нибудь из «важных персон», особенно теперь, когда у маменьки появился для этого такой шанс. До сих пор единственным препятствием для леди Скеффингтон на пути к осуществлению заветной цели было лишь то обстоятельство, что никто из подходящих претендентов не успел объясниться Джулиане в любви за те несколько недель, что они находились в Лондоне.

Но, к несчастью для Джулианы, прямо перед их отъездом из Лондона ее матери посчастливилось вырвать предложение руки и сердца у сэра Фрэнсиса Беллхейвена, омерзительного пожилого и напыщенного рыцаря с нездоровой бледной кожей, светлыми ореховыми глазами навыкате, бесстыдно заглядывающими Джулиане за корсаж, и толстыми белыми губами, которые всякий раз напоминали ей дохлую золотую рыбку. Сама мысль о том, чтобы провести с сэром Фрэнсисом хотя бы один вечер, не говоря о целой жизни, казалась ей нестерпимой. Просто неприличной и ужасающей!

Нельзя сказать, чтобы ее вообще привлекала возможность какого-то выбора.

Если бы Джулиана действительно хотела кого-то выбрать, то самое неподходящее, что она могла сделать, – это спрятаться здесь от потенциальных претендентов, которых сейчас вербовала ее мамаша. Она знала это, но не могла заставить себя вернуться в танцевальный зал. Она не хотела выходить замуж. Ей уже исполнилось восемнадцать, и у нее были другие планы на жизнь, другие мечты, но они не совпадали с планами матери и поэтому не имели права на существование. Ни сейчас, ни потом. Но самым безнадежным было то, что ее мать свято верила: действует в интересах Джулианы и лучше знает, чего дочери не хватает для счастья.

Луна показалась из-за облака, и Джулиана увидела, что все еще сжимает в руке стакан с золотистой жидкостью. Отец всегда повторял, что немного бренди никогда не повредит – оно лечит все болезни, улучшает пищеварение и поднимает настроение. Она некоторое время колебалась, потом вдруг в порыве возмущения и отчаяния решилась проверить последнее положение отцовской теории. Подняв стакан, Джулиана зажала свободной рукой нос и, запрокинув голову, сделала три больших глотка. Почти задохнувшись от неожиданности, она опустила стакан и стала ждать. Когда же наступит прилив блаженства? Бежали секунды… прошла минута. Ничего! Она лишь почувствовала легкую слабость в коленях и то, что готова расплакаться от осознания бесполезности своего протеста.

Из уважения к своим ослабевшим ногам Джулиана сделала шаг к каменной скамье и села. Кто-то явно уже успел посидеть на ней – на краю стоял полупустой бокал с вином, а несколько пустых валялись на земле. Она сделала еще один глоток бренди и, слегка качнув свой стакан, уставилась на поблескивающую в лунном свете жидкость и стала размышлять о сложившемся безвыходном положении.

Ах, если бы была жива ее бабушка! Бабуля наверняка сумела бы остановить безумную идею ее матери о блестящем замужестве. Она поняла бы отвращение Джулианы к насильственному браку неизвестно с кем. Из всех людей, которых знала Джулиана, мать ее отца – величественная, степенная женщина – была, казалось, единственным человеком, который понимал ее. Бабушка была ей и другом, и учителем, и наставником.

Именно от нее маленькая Джулиана узнала о том, как велик мир, как много на свете разных людей. Только бабушка научила ее думать и высказывать свои суждения, какими бы абсурдными или шокирующими они ни казались. В свою очередь, бабушка всегда относилась к внучке как к равной, делилась с ней своими философскими взглядами на все и вся – начиная с того, зачем Бог создал Землю, и заканчивая мифами о мужчинах и женщинах.