Жоржу постоянно казалось, что каждая минута, проведенная в монастыре, станет последней. Но на смену минуте приходила другая, потом третья, часы монастырской столовой уже отсчитали пятнадцать минут, положенные на завтрак, затем Жорж вместе с другими монахинями громко возблагодарил Бога за ниспосланную трапезу, встал вместе со всеми и пошел к выходу, - а его до сих пор не выгнали. Его так и не выгнали. Ни в этот день, ни в следующий, ни через неделю и даже ни через месяц. Никто не подозревал их в обмане. Мария была на вершине счастья. "Господи! - повторяла она, - ты послал мне то, о чем я тебя просила. Ты не мог поступить лучше! Теперь я буду любить тебя в сто раз больше, чем раньше!" Так наивно молилась она Богу в часы утренней и вечерней молитвы.
- Если бы ты не появился, я бы умерла и попала к Нему, сказала как-то Мария. - А так я попала к тебе, а к нему я уже не попаду никогда.
- Ну и ладно, - сказал Жорж.
"Как хорошо, - подумал он, - что я сделал хорошее дело и сделал человека счастливым". И он ласково поглядел на Марию и нежно поцеловал тайную жену в щеку.
А явная жена, Евгения, зная склонность мужа к длительным исчезновениям, начала разыскивать его только на третью неделю. Может, она и не стала бы так долго откладывать, но дело в том, что у нее случилась депрессия. Произошло это так. В дверь позвонил посыльный и принес свеженапечатанную книгу Евгении. Книга была еще горячая. Она хранила тепло ротационной и переплеточной машин, из которых только что выскочила. Читателям, может быть, невдомек, но писатели-то знают, что самый первый, именной экземпляр всегда бывает вот таким тепленьким. Евгения радостно прижала книгу к груди, поцеловала свои имя и фамилию на обложке и раскрыла на первой странице. Первая фраза, с которой начиналась книга, не понравилась ей. Евгения прочла первый абзац, затем второй и третий, и чем дальше читала, тем меньше ей нравилось собственное творение. "Неужели я могла такое написать?" - сказала писательница самой себе. Улыбка медленно сползла с ее лица. Глаза заблестели от слез. "Да это гадость! - топнула она ногой. - Гадость и безвкусица!"
Она швырнула книгу в угол, потом схватила с полки свою предпоследнюю книгу и стала читать ее. "Еще большая гадость! - крикнула Евгения, шваркнув книгу об пол. - Пошлость!" Пред-предпоследняя книга показалась ей хуже, чем предпоследняя. Уже гора Евгеньиных книг достигала ей до пояса, а писательница возвышалась над этой горой, как вулкан, и всё в ней кипело. Побросав на пол все свои книги без исключения, и выдрав у них перед этим обложки и корешки, она расшвыряла всю эту "кучу макулатуры" и, бросившись на стоявший в прихожей кожаный диванчик, горько заплакала. Она была вся мокрая от слез. Три недели провалялась Евгения в депрессии, а потом решила, что нужно начинать новую карьеру. "А где же Жорж? - спросила она себя. - Где мой любимый муж? Он один до конца понимает меня. Только он может меня утешить".
Но Жорж был далеко, на другом берегу Москвы-реки. Он поселился в женской обители, среди монахинь, и теперь сам стал одной из них. И Жоржу нравилось быть монахиней. Правда, приходилось ежедневно бриться, и очень гладко, потому что иначе его могли бы заподозрить в том, что он не женщина. На самом деле Жорж брился два раза в день: ранним утром - чтобы предстать перед монахинями с девственно-гладкими щеками, и перед сном - чтобы ночью не поцарапать Марию. Последнее, как понимает читатель, могло стать поводом к подозрению.
Другой, и не меньшей проблемой, чем бритье, было мытье. Монахини мылись в длинной общей душевой, в которой соседние души хоть и были отгорожены друг от друга древними каменными стенками, но дверей не было. В его второе утро в монастыре, пока монахини еще спали, Мария отвела Жоржа в душевые. Они специально встали очень рано, но в душевых все-таки уже кто-то мылся. Это была самая молоденькая монашка, сестра Агафоклия.
- Привет, сестры! - крикнула она, выпустив фонтанчик воды изо рта. - Ты что, новенькая? - спросила она Жоржа и, зажав душ ладонью, направила струю ледяной воды прямо ему в лицо.
Жорж едва не заорал благим матом. Хорошо, что Мария вовремя зажала ему рот. Монахини жили простой жизнью, в которой не было места для горячей воды. Мария провела Жоржа к самому последнему душу. Там он, трясясь от холода, кое-как помылся. Мария, которая забыла полотенце, побежала за ним на полотенечный склад. Пока она бегала, любопытная Агафоклия подкралась к душу, где мылся Жорж. Пришлось повернуться к ней спиной и молить Бога, чтобы всё обошлось. Не известно с какой целью, но Бог помог Жоржу. Агафоклия ничего не заподозрила. Ведь она никогда не видела мужчин.
- Какая ты шерстяная, сестра! - воскликнула наивная девушка. - Это у тебя от умерщвления плоти?
- Это у нее от горохового супа, - подсказала подоспевшая Мария. - У них в Иезудимской лавре давали гороховый суп, и поэтому там у всех монахинь волосатые ноги.
- Вот черт! - сказала Агафоклия и тут же перекрестила согрешивший рот рукой. - Простите меня, сестры. Я хотела сказать, что не люблю горох. Из-за этого у меня, видите, ноги совсем гладкие, ни волосинки! А мне бы так хотелось, чтобы они были как у нее, - показала она на Жоржа. - Тебе, наверно, тепло зимой?
- Угу, - просипел Жорж.
От ледяной воды он потерял способность соображать и думал об одном: когда уже сестра Агафоклия уберется, чтобы можно было выйти из душа. От холода он так отупел, что не догадался даже закрыть кран.
- А тебякакзовут, сестра? - спросила его Агафоклия.
- Тереза, - ответила за него Мария. - Иди уже! - попросила она, легонько хлопнув Агафоклию по мокрой попе. - Не смущай новенькую.
Тут с другого конца в душевые вошли монахини, и Агафоклия поскакала к ним. Ей хотелось с утра с кем-нибудь поболтать. А Мария помогла задеревеневшему от холода Жоржу одеться, и протиснувшись между сбрасывающих рясы монахинь, они выбрались, наконец, в коридор. С этого дня Жорж решил мыться в келье. На монастырском чердаке нашелся старый тазик, в котором, по приданию, мылась сама Есфирь Агламонская. Вот он в нем и мылся. А Мария помогала ему, потому что вымыться в тазике для современного человека - не такое простое дело, как может, например, показаться, глядя на картину Дега "Мытьё балерины".
- Я всегда мечтала мыть кого-нибудь в тазике, - смеясь, намыливала она Жоржа. - Меня в детстве мама мыла. Это так семейно!
- Если б у вас еще горячая вода была, - вздыхал Жорж.
- У кого это "у вас"?! - возмущалась Мария. - Монастырь такой же наш, как и твой. Ты прекрасно знаешь, что ты желанный гость и можешь тут прожить хоть до гроба!
Жорж так любил Марию, что был не против.
- Я бы не против, - говорил он. - Вот только не поймали бы.
- Не поймают! - беспечно махала рукою девушка.
Но Жорж боялся. Ему всё казалось, что он допустит какую-нибудь промашку, из-за которой его рассекретят и с позором выставят из монастыря. А может, еще и в милицию отведут. И тогда они с Марией расстанутся навеки. Потому что она ему сказала, что ни за что отсюда не уйдет. В общем, Жорж боялся. Но все было благополучно. Он не допускал промашек.
Поначалу было нелегко. С мытьем и бритьем он как-то разобрался. Но есть и другие вещи, которые могут легко выдать мужчину в обществе одних женщин. Во-первых, всегда нужно помнить, что нельзя говорить басом. А у Жоржа был именно бас. Очень низкий и густой, как у Шаляпина. Оперным певцам хорошо известно, что если басу нужно прикинуться женщиной - а такое в опере нередко бывает, когда одна из актрис опоздает выйти вовремя на сцену - так вот, басу ни в коем случае нельзя подменять контральто или мецо-сопрано. Это моментально посадит голосовые связки. А вот сопранистку - вполне. До того как стать миллионером, Жорж учился оперному пению в полупрофессиональном заведении и даже выступал в хоре. Так что он неплохо владел своими голосовыми связками, и эту проблему удалось решить. У сестры Терезы оказалось такое высокое сопрано, что никто и подумать бы на нее не мог, что она мужчина. Ну разве что такой, для каких писались в барочной музыке определенные мужские партии. Я, конечно же, имею в виду бедных итальянских кастратов. Но во-первых, таких мужчин опасаться монахиням нечего, а во-вторых, монастырский хор исполнял церковно-славянские произведения, а о барочных ничего не знал.
