- Ого! - крикнул кто-то за ее спиной. - Да тут нудистки!

Евгения обернулась и увидела трех парней, видно, тоже студентов, которые спускались с моста к набережной.

- Ей, девушка! - закричал один и махнул Евгении рукой.

"Ох, неудобно как-то получается, - сказала себе Евгения. - Что ж это я буду... смущать бедных ребят. И неприлично как-то".

Она разбежалась и прыгнула с камня в воду.

- Куда же ты! - кричали вдогонку студенты.

Но Евгения их не слышала, а плыла через Москву-реку на другой берег. "Постучусь в монастырь, - бормотала она, выплевывая воду. Они точно помогут". Евгении часто приходилось бывать одной - может быть, поэтому она любила разговаривать сама с собой вслух. Когда слышишь чей-то голос, пусть даже и свой собственный, - не так одиноко. Течение отнесло ее от монастыря, и Евгении нужно было преодолеть длинный пустырь, тянущийся вдоль берега Москвы-реки. Дело было в лихие девяностые - сейчас-то на этом месте аккуратный газон, окруженный прекрасными деревьями, и клумбы с цветами. Идти было стыдно - мало ли кто увидит - пришлось бежать. Бегать Евгения умела отлично и, перескакивая через ямы и торчащую из земли арматуру, она довольно быстро справилась с пустырем. Пару раз, правда, наколола босую ногу. По дороге за ней увязалась бездомная собака - на вид довольно страшная. Она лаяла и пыталась кусать Евгению за пятки. Евгения раньше никогда не имела дел с собаками. В детстве просила у мамы держать щеночка - но мама не позволила. Но Евгения слышала, что бояться собаку нельзя - а то искусает, и что с собакой лучше подружиться. Поэтому, оглянувшись по сторонам и убедившись, что кроме собаки ее никто не видит - неудобно все-таки - Евгения осторожно посвистела собаке. "Фю-фю, Шарик, - позвала она. Ну иди сюда, иди же!"

Шарик подошел. Собака, кажется, породистая. Да ведь это же бультерьерчик! Евгения слышала, что хозяева часто заводят, а потом бросают таких собак, потому что они считаются очень опасными и их нужно специально дрессировать, а терпения на это нет. "Ну, хватит кусаться за пятки, иди, я лучше тебя поглажу". Бультерьер дал себя погладить и вообще оказался очень добрым. "Ну, теперь иди, иди! - прикрикнула на него Евгения. - Мне в монастырь пора! Черт, как бы тут не сгореть голышом, солнце так жарит". Евгения себя знала - пятнадцать минут на таком солнце - и она вся станет красная, как рак, а потом еще кожа слезет, всю ночь болеть будет, и что хуже всего - чесаться. Но ни за что нельзя мазать кремом алое-вера от ожогов, потому что один раз Евгения им помазалась (по совету подружки), и попала в больницу. Оказалось, у нее на алое-вера аллергия.

- Эй, дэвушко! - послышалось откуда-то. Евгения обернулась. К ней шел человек - низенький, пузатый, в фиолетовой футболке, с кепкой на голове. - Дэвушко, куда бэжиш, пастой!

Евгения еще прибавила шагу, да человек бегал очень быстро - даром что низенький и пузатый. "Такое бывает, - сказала себе на бегу Евгения. - Может, он раньше олимпийским чемпионом был, а потом из большого спорта ушел и растолстел. Бывшие спортсмены быстро толстеют и бегают". Человек был уже совсем близко.

- Что вам нужно? Я спешу! - крикнула она ему на бегу.

- Да нэ спэши, девушко, дарагой, дай к тэбэ подойты!

- Зачем?

- Сказат адын вещ надо!

Но тут бультерьер помог. Он прыгнул на низенького человека и вцепился ему не то в живот, не то еще куда.

- А-а-а! - закричал человек. - Уйды сабак!

А Евгения, тем временем, перемахнула через забор и оказалась перед газоном, за которым начинался монастырь. "Спасена!" - подумала она.

Но в монастыре Евгению ждало разочарование. Там на нее охрана из местных монахинь прямо набросилась.

- Убирайся отсюда, бестыдница! - кричали монахини. - Ишь чего вздумали, мало им нудистских пляжей по всей Москве, так теперь в монастырь полезли. Развращать наших послушниц!

- Развратница! - кричали высунувшиеся из окошек своих келий послушницы и монашки.

- Срамница!

- Блудница!

Чего только не кричали. Евгения совсем смутилась. Видит Бог, не такого приема она здесь ожидала! Одно лишь хорошо: мужчин поблизости нет, все-таки женский монастырь. "А женское тело у всех одинаковое, - сказала сама себе Евгения, - так что стесняться их мне нечего". Но все-таки, было стыдновато. Еще никто не называл Евгению блудницей, а уж тем более срамницей. Тут из ворот показалась настоятельница монастыря - игуменья. Евгения уже повернулась спиной и собиралась покинуть это негостеприимное место. Она, правда, не представляла себе, куда пойдет, но от обиды слезы застилали глаза, и она решила бежать или идти, куда они глядят. Вообще, было страшно обидно, тем более, что изранила себе ноги в кровь, как Иисус - пока бежала по пустырю, а плечи - она чувствовала - сильно обгорели, и еще, как назло, проснулось чувство голода! Но тут неожиданно оказалось, что у нее есть друг! Бультерьер, расправившись с толстеньким человечком, который преследовал Евгению на пустыре, уже как-то ухитрился перелезть через забор - а может, вокруг обошел - и, вот ведь! верное существо, стремясь защитить Евгению, которую, видимо, уже считал своей хозяйкой, накинулся на появившуюся из ворот игуменью.

Это была пожилая, тучная и грузная женщина, на которой, несмотря на жаркую погоду, было надето длинное одеяние, на голове - тяжелое монашеское покрывало, в руках четки и огромный старинный крестище с прибитой к нему фигурой Иисуса Христа. Четки она держала в левой руке, а крест - в правой. Видимо, этот деревянный крест показался бультерьеру чем-то похожим на кость, и видимо, собака была голодна, так что не стоит опрометчиво обвинять ее в богохульстве только за то, что выдрала из рук настоятельницы крест и мгновенно сгрызла его. А крест этот, как оказалось, был древней реликвией, врученной монастырю самим князем Владимиром-красное-солнышко на его пятидесятилетие. Монахини про то не ведали, что в дереве, из которого вырезан крест, еще триста лет назад поселился червяк-древоточец (некоторые называют его жуком-точильщиком), который незаметно подтачивал крест изнутри. Многие поколения древесных червяков трудились над этим крестом, и к тому времени, как бультерьер вцепился в него, реликвия уже являлась пустой оболочкой, толщиной всего в несколько миллиметров. Надо ли говорить, что под острыми клыками голодного пса святыня безвозвратно погибла!

- Шарик, ко мне! - крикнула Евгения. - Фу! Выплюнь сейчас же! Выплюнь, тебе говорю! Гадость!

Увидев, что произошло, все монашки, что выставились из окон и махали на нее руками и кричали на Евгению бранные слова, застыли в своих позах и словно онемели и окаменели. А те, что успели выбежать из монастыря, чтобы гнать девушку прочь, тоже остановились в виде столбов с раскинутыми руками. Сама настоятельница стояла, раскрыв рот. Она не находила слов для подобного богохульствия и безобразия. И вообще, все монахини ожидали, что вот-вот на их голову обрушится кара божия. Что-нибудь наподобие огненного дождя из серы. Потому что, хоть Евгения и не могла этого знать, сбылось предсказанное много лет назад загадочное и зловещее знамение: "Пес грызь кресь, кысь дев персь". Для тех, кто не вполне владеет старославянским языком, разъясню: это мрачное пророчество предрекало пропадание грудного молока у всего женского населения княжества Московского, что в те стародавние времена, когда не были еще изобретены молочные смеси, было жестоким бедствием для всего народа.

Тут большие башенные часы стали бить десять утра, и из-за стены монастыря показалось несколько торговок. Это было время, когда им разрешалось выставить свой товар, чтобы монахини могли его приобрести. Впереди всех шла та самая женщина, с которой Евгения ехала в поезде. В обеих руках она несла огромные сумки с товаром, и не поместившийся товар висел у нее на плечах, на шее и на голове - всё это были оренбургские пуховые платки. Приближалась зима - впрочем, до нее было еще довольно далеко, но монахини жили по старинному принципу: готовь сани летом, а телегу - зимой, так что лучше всего торговля пуховыми платками шла в разгар лета. Покончив со старинным крестом, Шарик встал на задние лапы, поставил передние на круглый живот настоятельницы и предупреждающе раскрыл клыкастую пасть. А Евгению озарила счастливая мысль. Она бросилась к торговке.