Сердце Сежи дёрнулось и замерло. О, как часто она донимала сестёр вопросами: почему я не такая как вы? Почему у меня светлые волосы и серые глаза, а не чёрные, как у всех вас и у мамы? Но старшие сёстры Эйба и Марша, то отшучивались: «Тебя потеряли бестолковые горные аахи, поэтому ты такая рассеянная…», то уклонялись от ответа, с нарочито сердитым видом прося не беспокоить их глупыми вопросами. Неужели, пришло время узнать то, что скрывалось много лет?

– Надеюсь, ты сможешь стойко вынести правду, как подобает совершеннолетнему воину? – Эйба внимательно посмотрела в глаза сестры.

Сежи торопливо кивнула, прижимая к груди арбалет. Странные слова Эйбы не на шутку взволновали и даже напугали её.

– Ты поведёшь её к Чёрному Ущелью? – осторожно спросила Марша.

– Да. Она сильная. Думаю, этот день пришёл. – Эйба перетянула волосы плетёной кожаной полоской, и, не говоря более ни слова, закинула за спину свой арбалет.

А вставшее солнце, уже по-весеннему сильно припекая, пробуждало жизнь в сонных, промёрзших за зиму горах: всё вокруг наполнилось щебетанием птиц, собирающихся вить гнёзда, попискиванием скальных мышей, безбоязненно снующих под ногами, да журчанием ручьёв, резво сбегающих с вершин.

Изнывая от нетерпения и переполнявших её вопросов, но хорошо зная строгий нрав сестры, Сежи молча шла следом за Эйбой. Та шла не оглядываясь, ходко преодолевая крутые подъёмы, она подымалась всё выше и выше, держа направление в сторону Чёрного ущелья. Сежи никогда не бывала там, но, с детства запомнила строгий запрет матери бывать там.

«Это дурное место», – говорила мама, внимательно глядя ей в глаза. – «Много людей погибло там, и ты должна обещать мне, что никогда не пойдёшь туда одна!». Сежи обещала, и если бы не Эйба, и впредь не нарушила бы этот запрет.

Эйба оглянулась, подождала пока уставшая Сежи нагонит её, рукой показала вперёд.

– Вот оно.

Перед глазами девушки открылось странное место: будто огромный великан, побывав здесь когда-то, провёл гигантским ножом по скалам, разрезав их пополам. Узкое, в каких-то десяток шагов ущелье, уходило далеко вправо и влево, теряясь в дымке. Противоположная сторона ущелья, была гладкой и отвесной, и уходила вертикальной стеной вверх, теряясь в облаках. Сежи осторожно заглянула вниз: ущелье было таким глубоким, что не было видно дна. Солнечные лучи не проникали в его глубины и клокастый рваный туман наполнявший его, казался непроглядной серой пеленой.

Сежи поёжилась, она не боялась высоты, но ощущение опасности этого места, было сильным и явным.

– Держись подальше от края! – Как показалось Сежи, сердито, велела Эйба. – Иди за мной, и не бойся, здесь достаточно широкий уступ.

Где-то высоко в горах прогрохотал камнепад. Эхо, отражённое от стен десятки раз, вызвало ощущение вездесущности каменной лавины. Сежи торопливо прижалась к каменной стене пережидая грохот и гул. Она прекрасно знала, как легко, подмытые весенними талыми водами, да подвижкой уже не крепких, подтаявших ледников, сдвигаются с мест огромные каменные глыбы, как, рассыпаясь на тысячи опасных, острых осколков, понесутся они вниз, сметая всё на своём пути.

Гул стих. Наступившая полнейшая тишина показалась предостережением двум безрассудным маленьким фигуркам, так неосторожно вторгшимся в запретные владения бессердечного Духа Гор.

– Идём быстрее! – тихо позвала Эйба, явно потерявшая уверенность в своём решении.

Она свернула влево, и, обогнув широкую скалу, пошла по уступу шириной в две ступни. Так шли достаточно долго, прежде чем Эйба остановилась, и снова внимательно посмотрела на сестру.

– Прижмись спиной к стене и иди осторожно. Осталось несколько шагов, потом будет широкая площадка.

Уступ превратился в узкую каменную нить, шириной в ступню. Сежи закусила губу, она знала, что в обязанности старшей сестры входило устанавливать и проверять ловушки в самых труднопроходимых местах, но она и помыслить себе не могла, какой опасности подвергала себя Эйба!

Но вот узкий карниз закончился, разойдясь в стороны широкой площадкой. Эйба предостерегающе вскинула руку, призывая Сежи остановиться. Энергично размяла занемевшие плечи, положила на землю арбалет. Осторожно раздвинув ветви густого колючего скального кустарника, сплошь покрытого теперь мелкими белыми цветочками, разрядила замаскированный в его ветвях самострел. Ловушки, подобные этой, были излюбленным приёмом сестёр. Там, где невозможно и бессмысленно стоять в постоянных дозорах, тропы и проходы охраняли хитроумные западни, капканы и самострелы. Внимательно осмотрев конец стрелы, покрытый тёмной плёнкой засохшего ядовитого сока, сестра удовлетворённо хмыкнула: «Ещё послужит!». Подойдя к груде небольших серых валунов, перегораживающих дальнейший проход, принялась осторожно откатывать их в сторону. Она всё больше и больше открывала проход, но, странное дело, некоторые камни, всё ещё лежавшие вверху груды и теперь уже не имевшие под собой опоры, не падали вниз, словно опираясь на невидимую стену!

– Это место охраняет Колдовство. – негромко сказала Эйба, слегка подвигаясь в сторону, чтобы Сежи могла разглядеть то, что скрывалось за вынутыми ею камнями. – Колдовство не даёт камням обрушиться вниз, на того, кто здесь лежит.

Сежи осторожно заглянула внутрь: в полумраке маленького скального грота, на голых камнях лежало тело человека. Удивительная, отсвечивающая голубым, одежда тонкой выделки, такая не уместная в пронизывающих ветрами горах, прикрывала тело. Высохшее от мороза и ветров лицо, с обострившимися чертами и ввалившимися глазами, заслоняли длинные серебристые волосы.

– Что это? – отпрянула Сежи.

– Мужчина. – ответила сестра. – Но кто он, я не знаю. Шестнадцать лет назад, когда ещё были живы наша мать и её сестры, а я ждала совершеннолетия, меня послали сюда проверить ловушки после долгой зимы. Самострел, устроенный здесь был разряжен. Я стала искать тело зверя или иноверца, когда услышала тихий писк. Я подумала, что это плачет голодный котёнок убитой снежной кошки, но подойдя ближе, поняла, что это плакал человеческий ребёнок! Вот этот человек был ещё жив, он лежал на боку, прижимая к себе крошечный плачущий свёрток. Я увидела маленькую светлую прядь волос, бледное личико… Ребёнок жалобно плакал, и я кожей ощущала, как мучает его холод от промороженных камней. – Эйба сжала руку Сежи и, словно найдя в этом поддержку, продолжила. – Наша отравленная стрела, торчащая у чужака в плече, подсказала мне, что время ухода его души к предкам, близок. Он открыл глаза, и в них была такая тоска, что я, державшая его на прицеле арбалета, не посмела нажать на курок. Ты знаешь, что, находя раненных или убитых иноверцев, мы, не колеблясь, сбрасывали их тела в пропасть. Но в этот раз…, наверное, это было наведённое на меня колдовство: чужак молча смотрел на меня, но я вдруг отчётливо услышала в своей голове: «Я ждал только тебя и сейчас умру. Прошу, позаботься о девочке, она ни в чём перед тобой не виновата…», – Какая-то мягкая сила повлекла к тебе, заставила поднять и прижать к груди крошечное окоченевшее тельце.

– Теперь уходи! – повелел чужак, и я, уже не помня себя, повиновалась. Словно во сне, под воздействием наваждения, возвратилась я к заставе. Я знала, что ничто чужое не позволено вносить в свой дом, чтобы не занести беду, но… чувствуя, как бьётся маленькое сердечко, я уже не могла отказаться от тебя.

Помню, как, прижимая тебя к себе, покорно встала на пороге, ожидая, когда старшие поднимут против меня оружие или с позором погонят прочь. Но, случилось чудо: отогревшись у меня за пазухой, ты улыбнулась и протянула навстречу старшим ручки… Мама, в то время кормившая Гейлу грудью, вздохнула: «Мы не воюем с детьми», – и взяла тебя на руки. С тех пор прошло много лет, но никто никогда не укорил меня в совершённом.

Позже, когда я вернулась сюда со старшими, мы не смогли подойти к чужаку близко, так как тело его теперь оберегала невидимая стена. Мы просто завалили проход сюда валунами, и старшие решили впредь обходить это место стороной.