– Этот храм, высокочтимые леди и джентльмены, – возгласил он громким голосом аукциониста, собирающегося продать ценную вещь тому, кто даст за нее больше, – этот храм, господа, – великолепный памятник Восемнадцатой династии! Вот и изображение: барельеф Тутмоса III, – и он указал концом своего хлыста на резко выделявшиеся на стене иероглифы у себя над головой.

– Он жил за тысячу шестьсот лет до Христа, и письмена эти начертаны здесь для увековечения памяти о его победоносном нашествии в Месопотамию. Здесь мы видим изображение всей истории его жизни, начинал с детского возраста и вплоть до его возвращения в Египет с толпами пленников, привязанных к его колеснице. Здесь вы видите, как его венчает Нижний Египет, а Верхний Египет приносит жертвы в честь его победы великому Богу Амону-Ра. А вот здесь он влечет за собой своих пленных и, по обычаю того времени, отрубает каждому из них правую руку. Вот в этом углу вы видите небольшую кучку. Это все правые руки пленников!

– Боже правый! Не желала бы я быть здесь в те времена! – воскликнула мисс Адамс.

– Здесь и сейчас ничто не изменилось! – небрежно уронил Сесиль Броун. – Восток остался тем же Востоком. Я ничуть не сомневаюсь, что на расстоянии какой-нибудь сотни миль отсюда, а быть может и ближе.

– Да полно вам! – остановил его шепотом Кочрейн.

– А что это? – осведомился проповедник Джон Стюарт, указывая длинным тростником на одну из фигур на стене.

– Это гиппопотам! – пояснил драгоман.

– Гиппопотам! – воскликнули хором туристы. – Да ведь он не больше поросенка! Смотрите, царь шутя пронзил его своим копьем!

– Это они нарочно изобразили его малым, чтобы показать, что для царя такое дело сущий пустяк, – объяснил Мансур, – так, вы видите, например, что все его пленники не достигают даже колен фараона, и это отнюдь не значит, что эти люди были столь малорослы или что фараон был такого громадного роста, но этим хотели выразить, что он был несравненно могущественнее и сильнее этих людей, что он был велик и могуч. Вы видите также здесь, что он больше своего коня, и это тоже потому, что он фараон, царь а это животное только лошадь. Точно так же вот эти женщины, которые здесь изображены, они тоже крошечные, в сравнении с фигурой царя, потому что он велик и могуч, и это его маленькие жены.

– Вот прекрасно! – возмущенно воскликнула мисс Адамс. – Значит, если бы они здесь изобразили его душу, то, вероятно, пришлось бы ее рассматривать в лупу! Ведь стоит только подумать, что он позволил изобразить в таком виде своих жен!

– Если бы эти иероглифы были начертаны в настоящее время, – любезно сказал monsieur Фардэ, – то, вероятно, мы увидели бы изображение большой и сильной женщины и маленького супруга!

Сесиль Броун и Хидинглей отстали от главной группы туристов, так как комментарии драгомана и шутливая болтовня туристов раздражали их нервы, нарушая торжественное настроение; стоя в стороне, они смотрели, как следовала мимо серой безмолвной стены пестрая и забавная группа туристов с поднятыми лицами и откинутыми назад шляпами, над которыми вились с криком вспугнутые в развалинах совы.

– Мне кажется положительным святотатством это шутовство и этот гам и смех! – сказал оксфордский питомец.

– Я рад, что вы испытываете то же, что и я, – сказал Хидинглей, – вот почему я предпочитаю всем развалинам, которые я видел, те, которых я не видал!

На мгновение на лице дипломата мелькнула светлая улыбка, слишком скоро уступившая место его обычной маске чопорного человека.

– У меня, видите ли, есть подробная карта, – продолжал молодой американец, – и на ней, где-то среди дикой непроходимой пустыни, далеко-далеко отсюда, я вижу, обозначены развалины, остатки какого-то древнего храма, кажется, храма Юпитера Амона – одного из великолепнейших древних святилищ. И вот эти развалины – таинственные, забытые, одинокие в своем ненарушимом покое, простоявшие десятки веков, до которых не коснулась ни святотатственная рука, ни нога туристов, – вот эти-то развалины волнуют мое воображение!

– Да, это так, – подтвердил Сесиль Броун. – Если бы можно было, бродя бесцельно и одиноко, неожиданно наткнуться на эти самые развалины, которые мы теперь видим перед собой, и очутиться совершенно одному в полумраке этих сводов, то впечатление было бы, без сомнения, подавляющее. А при такой обстановке, как сейчас, когда Бельмонт сосет трубку и причмокивает губами, когда Стюарт сопит и пыхтит, как дрянной паровой катер, когда мисс Сади Адамс смеется своим детским серебристым смехом.

– А эта болтливая сорока, драгоман, дает свои пояснения, как будто отвечает бессмысленно затверженный урок, – добавил Хидинглей, – мне страстно хочется отдаваться своим думам и впечатлениям, но я не могу, не могу, потому что мне все это мешает, мною овладевает такое бешенство, такое раздражение, что я готов отколотить того, кто первый подвернется мне под руку. Подумайте только, пропутешествовать такую даль, как из Америки в Египет, для того, чтобы видеть эти пирамиды, и обелиски, и храмы, и все эти уцелевшие остатки древнего мира, и в результате не сделать ничего лучшего, как сердиться на все окружающее и отколотить мальчишку-погонщика. Ведь это уже, право, обидно!

Молодой дипломат рассмеялся своим милым сдержанным смехом, смехом усталого, разочарованного человека…

– Они, кажется, двинулись дальше, – сказал он, указывая глазами на группу туристов, потянувшуюся от развалин к берегу.

Оба собеседника поспешили присоединиться к своим спутникам.

Теперь путь их лежал между большими валунами и каменистыми холмами. Узкая, извивающаяся тропа пролегла между черными фантастическими скалами, напоминавшими шахты каких-нибудь копей. Вся маленькая компания почему-то притихла и смолкла, даже сияющее, жизнерадостное личико Сади как будто омрачилось под впечатлением суровой и мрачной природы. Солдаты эскорта примкнули к туристам и шли теперь по обеим сторонам, растянувшись в группы. Полковник Кочрейн и Бельмонт опять ехали рядом; они замыкали шествие и теперь немного поотстали.

– Знаете, Бельмонт, вы, вероятно, будете смеяться надо мной, но, признаюсь, мне положительно жутко здесь! Когда мы обсуждали там, в салоне «Короско», всю эту экскурсию, она казалась приятной и безопасной, но здесь как-то невольно чувствуешь себя оторванным от цивилизованною мира, – заметил полковник, – хотя компании туристов еженедельно посещают эти места, и никогда ничего неприятного не случалось!

Бельмонт глубокомысленно покачал головой.

– Я, видите ли, не боюсь опасности и не раз бывал в боях, но то дело другое: во-первых, на то идешь, к тому готовишься, затем, в подобных случаях идти навстречу опасности наша обязанность, наш прямой долг, а всякий из нас привык делать свое дело. Но когда с вами женщины или такая беспомощная толпа, как вот эта, – он указал на туристов, – то поневоле становится ужасно. Конечно, один из тысячи шансов на то, чтобы с нами могло случиться что-нибудь неприятное, но если бы что-нибудь случилось… то не дай Бог!.. Впрочем, что об этом говорить. Всего удивительнее, однако, то, что все они, очевидно, нисколько не сознают, что им может грозить какая-либо опасность!

– Положим, что платья английского покроя для прогулки мне нравятся, – раздался впереди них звонкий голос Сади Адамс, – но для вечернего платья французский покрой много изящнее и элегантнее, чем все, что может придумать ваша английская мода!

Полковник невольно улыбнулся.

– Она совершенно беспечна, и я, конечно, никому, кроме вас, Бельмонт, не скажу о том, что думаю: надеюсь, что все мои опасения окажутся неосновательными, но как это ни смешно, меня томит какое-то предчувствие беды! – сказал Кочрейн.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.