– Ты читать умеешь? – удивился Петр.
– Да, умею и еще писать умею, и счет в арифметике понимаю, – по-мальчишески горделиво ответил Федя и тут же пожалел о сказанном.
– Ты прислан мне в услужение, а не грамоте обучать и потому помогай повесить собаку, не то прикажу дать тебе плетей, – крикнул Петр, с досады бросив веревку, петля на которой никак не получалась.
Федя уже пробовал плетей по спине, когда отказал настоятелю монастыря в содомском грехе, за что и был бит плетьми, но будто– бы за ослушание настоятелю снять сапоги, а не за отказ в содомитстве, а потому он поднял веревку и ловко завязал узел, через который протянул веревку так, что образовалась петля.
– Ага, побоялся плетей, – воскликнул Петр – я есть царь и меня все должны слушаться и повиноваться. Теперь накинь петлю собаке на шею и перекинь веревку через сук, и потом будем вдвоем вешать собаку, подтягивая веревку вниз за свободный конец.
– Нет, вешать собаку я не буду – это грех будет, – отказался Федя.
– Ну, как знаешь, – успокоился Петр в предвкушении собачьей казни. – Только соратником ты мне никогда уже не будешь: слаб характером и царю угодить не желаешь – я таких не жалую своей милостью.
Не обращая больше внимания на Федю, царь Петр перекинул веревку через нижний сук березы, под которой лежала дворняга, высунув язык от жары и доверительно поглядывая на мальчиков, которых считала человеческими детенышами и доверяла им.
Петр подошел к собаке, снова почесал у нее за ухом, потом накинул ей петлю на шею и, отойдя к березе, начал тянуть веревку вниз перебирая короткими руками.
Собака удивленно встала и пошла вслед за веревкой, полагая, что ее просто привязывают к дереву эти человеческие детеныши.
Наконец веревка натянулась усилиями Петра и потянула собаку вверх. Петля затянулась, собака взвизгнула и повисла на петле, судорожно суча лапами и пытаясь освободиться от петли.
Федя стоял молча, не решаясь помешать царю Петру. Собака дергалась в петле еще довольно долго и, наконец, затихла от удушения.
Петр выпустил веревку из рук, собака упала на землю, но не ожила, как надеялся Федя, а лежала неподвижно.
Феде и раньше случалось, помогая отцу-матери по хозяйству, рубить головы курицам, чтобы мать приготовила праздничный обед, но чтобы просто так погубить живую тварь – такого не приходилось и он горестно стоял, в оцепенении чувств, поглядывая на мертвую собаку, которая совсем недавно лизала мальчикам руки.
Петр совершив задуманное удушение собаки, напротив, был оживлен, весел и неожиданно, спустив штаны, присел рядом с задушенной собакой, справляя нужду – это случалось с ним частенько при виде крови или казни людей, а сейчас он сам казнил собаку и оттого, почувствовав позывы к опорожнению, бесстыдно присел рядом с загубленной тварью, не обращая внимания на людей снующих по двору.
Закончив дело, Петр повелительно приказал Феде: – Эй, холоп, подотри мне задницу, а не то прикажу дать тебе батогов за ослушание.
– Приказ царя был унизителен мальчику, но ослушание грозило тяжелым наказанием, и Федя ответил смиренно: – Чем же мне вытереть, если у меня только одна рубаха и есть.
– Вот рукавом рубахи и вытри царю задницу, если тряпочки никакой нет, – развеселился царь-мальчик.
Услышав о тряпочке, Федя вспомнил, что у него за поясом заткнута тряпица, в которую ему монашка завернула кусок хлеба в дорогу, отправляясь сюда на царский двор в Коломенское.
Достав тряпицу, мальчик-холоп неумело подтер зад мальчику-царю и выбросил тряпицу под березу, рядом с задушенной собакой. Царь Петр поддернул штаны и весело расхохотавшись над угрюмым видом холопа, сказал: – Царя все должны слушаться, и быть тебе отныне моим золотарем, чтобы подтирать мне зад, менять портки – если обмочусь и выносить горшок из моей спальни.
Поэтому ты будешь всегда при мне и всегда сзади. Мамка приставила ко мне дядьку-золотаря, но он не ловок и мне не нравится, а ты половчее будешь и моего возраста – так я мамке-царице и скажу, чтобы оставила тебя при мне золотарем. Будем вместе расти: я – царем, а ты холопом и когда я буду править самостоятельно, без царевны Софьи, то может быть, определю тебе другую службу, если прежде ты не провинишься и тебя не забьют батогами по моему приказу. А теперь пошли к царице, я дам ей указание про тебя, – закончил Петр и пошел прыгающей петушиной походкой к своей матери, а Федя, понурясь, следовал за ним, исполняя царскую волю: такова холопья доля – повиноваться господину во всем, даже если господский приказ противен человеческой натуре и православной душе.
– Терпи Федя господскую волю, напутствовал сына отец Иван, провожая мальчика в услужение к монахам монастыря, – Бог терпел и нам велел, гласит крестьянская присказка. Народ много раз поднимался против господ, но всегда это кончалось плохо для людей. Совсем недавно, при царе Алексее Михайловиче, атаман Стенька Разин поднял народ против господ и что: много людей было убито и казнено и Стеньку Разина четвертовали, а господа остались и еще крепче народ зажали. Может когда-нибудь, через грамотность, народ и снимет со своей шеи господ, но нам с тобой до тех времен светлых не дожить на грешной земле, но, даст Бог, мы будем смотреть с небес на хорошую жизнь тех людей, а пока будем повиноваться господской воле, чтобы жить и детей своих растить.
Потому, помня отца, и повиновался холоп Федя царской воле злого царя-мальчика, повесившего добрую дворнягу и заставившего подтирать ему задницу.
Царица Наталья, выслушав Петра, одобрила назначение холопа Федю царским золотарем и наказала холопу, чтобы он кроме обязанностей золотаря еще и грамоте обучал царя вместе с дьяком Зотовым: глядишь в две руки, старый и малый, и обучат Петра грамоте.
Так мальчик-холоп Федя стал слугой при мальчике-царе Петре. Прежний золотарь – здоровенный мужчина был отправлен в свинарник в селе Преображенском, а Феде подобрали одежду царского слуги по размеру, снабдили сумкой, где были тряпки, бутыль с водой и запасные портки для царя Петра. Постельничий царя показал его спальню, горшки и прочие места, необходимые золотарю для выполнения его обязанностей и утром следующего дня Федя приступил к своим неприятным обязанностям: подтирать царю задницу, и выносить за ним ночные горшки. Мальчику выделили тюфяк в углу людской комнаты, которая и стала ему местом жительства.
Следующие несколько дней прошли спокойно: Федя всегда следовал за царем Петром в некотором отдалении и, если тот неожиданно справлял нужду, а царь мог это делать в любом месте двора и даже в комнатах царского терема, Федя делал свое дело, убирая испачканные тряпки в отдельную сумку, чтобы потом, с оказией, выкинуть их в один из нужников во дворе, и продолжал следовать за царем, который метался по двору и терему, словно осенняя муха по окну.
Тщетно дьяк Зотов пытался остановить Петра для обучения грамоте: царь не мог усидеть на месте и минуты и, повторив за дьяком новую букву несколько раз, прекращал занятия и убегал из горницы во двор, отчего дьяк Зотов огорчался и прикладывался к бутылке с вином, до которого был весьма охоч.
Зотов, убедившись, что Федя читает всякую книгу весьма бегло, приказывал мальчику прочесть что-либо из «Домостроя» в присутствии Петра и говорил с укоризной: – Видите, Ваше Величество, холоп-мальчик разумеет чтение и письмо, а потому негоже царю не владеть грамотой и быть ниже холопа, – на что Петр отвечал: – Я есть царь, и мое дело приказывать, а бояре и слуги, если надо, и прочтут мне и напишут указ мой, а подпись свою я уже умею ставить, и не смей меня попрекать холопом Федькой – не то прикажу обоим дать плетей.
Дьяк Зотов умолкал от этих слов, а Петр, бросив книжку на пол, убегал на задний двор, откуда слышался истошный крик свиньи идущей на убой: царь Петр любил смотреть на забой свиней, бычков и баранов и наблюдать, как забитых животных свежуют, сливая кровь. Запах свежей крови и вид разделанной туши вызывал в нем возбуждение и иногда, не удержавшись, он подбегал к туше забитой свиньи, вгрызался зубами в окорок и, откусив кус теплого еще мяса, убегал прочь, проглатывая сырое мясо на бегу и утирая рукавом окровавленный рот, удивляя этим своего слугу Федю.
