Об этих выходках царя знали все слуги, но никогда не обсуждали поступков царя вслух, чтобы не попасть в немилость к царице Наталье, которая за малейший разговор – укор царю, тотчас отправляла провинившегося в деревню на крестьянскую работу, всыпав плетей на дорожку, чтобы слуга не болтал лишнего.

Жизнь слуги, даже такого золотаря, как Федя, была значительно легче, чем податного крестьянина или монастырского холопа и потому царские слуги никогда не обсуждали между собой поступки царской семьи, хотя все видели и все знали. Эту истину быстро усвоил и Федя, а потому следовал молча за царем Петром, исполняя свои обязанности и ничему не удивляясь и ничего никому не говоря, хотя царь Петр оправлялся и при слугах, и при боярах, ничуть не скрываясь.

Лишь Никита Зотов, на правах учителя и выпив вина, упрекал царя словами: – Негоже царю оголяться на людях и показывать срам: царь должен быть как икона, на которых Господь и Пророки всегда показаны без срама, – на что Петр всегда отвечал разъяряясь и нервно подергивая головой влево:

– Замолчи Никита и не перечь царю, не то накажу и не посмотрю, что дьяк. Пей вино и учи меня грамоте как придется и Федька твой пусть мне читает и показывает чтение, когда я пожелаю, а заставлять меня и указывать не позволю! С этими словами Петр обычно хватал какую-нибудь посудину, что подвернулась под руку, бил ее об пол и убегал прочь, заставляя дьяка горестно вздыхать, а Федю следовать за собой – вдруг придется исполнить свои обязанности золотаря.

Вечерами, в людской обсуждались всякие сплетни и слухи, не умаляющие царскую семью, из которых Федя уяснил, что царский двор перебрался из Кремля в Коломенское из-за смуты, учиненной стрельцами и староверами. Стрельцам снова, как и весной, не давали жалованья, а староверы не желали терпеть притеснений от патриарха Иоакима. Начальник стрельцов, князь Хованский недавно приезжал в Коломенское и целовал крест царевне Софье на верность, но она не слишком ему доверяла, хотя и пришла к власти благодаря Хованскому.

Весной, как и сейчас осенью, случились волнения и смута стрельцов по смерти царя Федора Алексеевича. Стрельцы, с подачи Нарышкиных, провозгласили царем младшего Петра в обход старшего Ивана, что вызвало недовольство в народе и тогда, с помощью Хованского, Иван тоже был провозглашен царем, а Софья стала правительницей при малолетних царях.

Стрельцы будто бы успокоились, но вот осенью снова затеялась смута. Кто-то подбросил царевне Софье подметное письмо, будто князь Хованский нарочно мутит стрельцов, чтобы извести обоих царей и Софью, а заодно и всю царскую семью и самому стать Московским царем.

Поверила Софья тому письму или нет, только в начале сентября царский двор удалился еще дальше от Москвы в село Воробьево, затем в Павловское, оттуда в Саввино-Сторожевский монастырь, и затем в Воздвиженское. Отсюда был послан царский указ, чтобы всем боярам, дворянам и всем служилым людям прибыть в Воздвиженское на защиту царской семьи от Хованского, учинившего страшный заговор. «Спешите,– писала Софья, – спешите всегда верные защитники престола, к нам на помощь: мы сами поведем вас к Москве, чтобы смирить бунтующее войско и наказать мятежного подданного».

Софья пригласила Хованского к себе на совещание по делам малороссийским, но по прибытию в Воздвиженское, князь Хованский был схвачен, обвинен в измене и немедленно казнен вместе с сыном Андреем.

Лишившись начальника, стрельцы быстро присмирели и отправили к Софье в Троице-Сергиев монастырь, куда перебрался царский двор под защиту монастырских стен, выборных, чтобы засвидетельствовать покорность и раскаяние.

Федя, будучи рядом с Петром, наблюдал как выборные от стрельцов, с опущенными головами, прошли в ворота монастыря и, пройдя через соборную площадь, встали на колени перед крыльцом, на котором появилась царевна Софья.

Стрельцы положили к крыльцу плаху и топор, в знак того, что достойны смертной казни и отдают себя во власть царевны. Софья, посоветовавшись с князем Голицыным, который стоял рядом с царевной в богато расшитой золотом и каменьями одежде и был, как случайно подслушал Федя ночной разговор двух слуг, полюбовником царевны, приказала отделить четырех стрельцов от остальных и тут же казнить их на площади в назидание остальным смутьянам.

Стрельцы попрощались с товарищами и покорно прошли к помосту, что стоял в углу площади. Перекрестившись, стрельцы один за другим клали голову на плаху и царский служка, вызвавшийся быть палачом, отрубал им головы, тем самым топором, что принесли стрельцы в раскаяние.

Царь Петр увидев, как головы стрельцов одна за другой катятся по помосту, а из обезглавленных тел хлещет кровь, впал в полный восторг, захлопал в ладошки, и даже описался, а холопа Федю от вида казни стошнило прямо под ноги: хорошо, что царь, увлеченный казнью, этого не заметил, а иначе быть бы холопу битому плетьми за слабость характера.

Остальные стрельцы были прощены с условием к раскольникам не приставать, в чужие дела не вмешиваться и милостей, жалованных в мае, при избрании царей не требовать.

Царский двор возвратился в Москву, где царь Петр продолжил свои шалости в Кремле, смущая своими действиями родственников и бояр царской Думы. Царевне Софье было не до царей: она усмиряла крестьян, многие из которых, во время смуты стрелецкой, заставили своих господ дать им вольные грамоты.

Усмирив, с помощью стрельцов, крестьян, Софья зимой издала указ: «Которые холопы взяли у бояр отпускные в смутное время за страхованием и с теми отпускными били челом кому-нибудь во дворы и дали на себя кабалы, тех отдать прежним их дворам и впредь таким отпускным не верить, потому что они их взяли в смутное время, невольно, за смутным страхованием; да этим же холопам при отдаче их чинить жестокое наказание, бить кнутом нещадно; если же прежние господа не возьмут их, то сослать их в сибирские и другие дальние города на вечное житье» (Здесь и далее цитируются подлинные документы, свидетельства очевидцев и мнения историков – С.Д.).

Федя не знал, что его отец Иван тоже выпросил отпускную на семью у настоятеля монастыря и перешел к другому боярину под власть кабальную, но все же более легкую, чем под властью монастыря. Теперь, по указу Софьи, отец Иван был бит кнутом и возвращен под власть монастырскую с большими податями со двора: о возвращении в податного крестьянина под властью царской уже не приходилось и мечтать.

Усмирив стрельцов и холопов, Софья обратила, наконец, внимание на непотребное поведение царя Петра в Кремле и, считая Петра не совсем нормальным мальчиком, отправила его в село Преображенское, чтобы Петр под присмотром матери Натальи и учителя Зотова набирался уму-разуму, ну а дальше будет видно – как с ним поступить: поумнеет – будет царствовать вместе с братом Иваном под началом Софьи, а нет, так будет отлучен от престола, как неразумный – благо есть еще один царь – Иван, родной брат Софьи, тоже, как и Петр, не вполне разумный, но тихий и покорный и потому безвредный для Софьи и государства Московского.

В Преображенском

Наступила зима. Петр не любил русскую зиму с ее снегами и морозами. Басурманская кровь, которой наделила Петра мать Наталья от далеких ее предков – хазаров, не переносила холодов, и потому в морозные дни царь мотался по всему царскому терему в Преображенском, подглядывая за боярами, слугами и матерью.

Особенно он любил подглядывать за матерью, которая частенько уединялась в опочивальне то с одним, то с другим боярином или служивым стрелецким начальником, повелев слугам не тревожить ее и не докучать делами. Слуги расходились по дальним горницам, а Петр, приникал под дверь материнской опочивальни и, прижавшись к двери, слушал доносившиеся из спальни страстные стоны своей матери, не понимая еще их происхождение, но возбуждаясь от этих звуков до такой степени, что убегал в горницы и начинал там бить посуду – это его успокаивало на некоторое время.