Мастера Карасёв тоже не обошёл миропомазанием. Булгаковский герой, по мнению интерпретатора, «вообще чем-то напоминает маслёнку с крышечкой, на которой для верности написана буква “М”, поскольку на Мастере был засаленный халат и “совершенно засаленная чёрная шапочка” с вышитой на ней же жёлтым шёлком буквой “М”». Намёк на масло или мазь, как утверждает литературовед, скрыт даже в имени Азазелло (почему, не объясняется; видимо, это должно быть само собой очевидно). С букв «М.А.» начинаются имя и отчество Берлиоза; «мессир Воланд» вообще включает в титул и имя все буквы слова «масло», а аббревиатура МАССОЛИТ демонстрирует «масло» во всей первозданной красе. Глава «Погребение» пропитанная запахом миртов и акаций, напоминает об оливковом масле.
Когда автору не хватает «масла» в чистом виде, он легко извлекает его из первых попавшихся под руку предметов, как свифтовские лапутяне извлекали солнечный свет из огурцов. «Масляный» намёк усматривает Карасёв, к примеру, в «осетрине второй свежести»: «Прямого упоминания масла здесь нет, однако достаточно лишь представить жирную, лоснящуюся осетрину, ту, что “первой свежести”, чтобы почувствовать, что и эта эмблема не случайна». А где осетрина, там и жирный балык, который героически вынес Арчибальд Арчибальдович из пылающего ресторана. К эмблеме «масло» автор статьи относит и холодную курицу, которой Азазелло врезал на лестнице гражданину Поплавскому. Ещё бы: ведь птица была извлечена из «промаслившейся газеты»! «Что касается гастрономии в целом, то у Булгакова вообще преобладают лакомства жирные, лоснящиеся, промасленные», – резюмирует Карасёв.
Почему же масло стало идеей фикс для Булгакова? Оказывается, дело в первой профессии писателя. Булгаков-врач часто пользовался камфарой, отчего и выделил «масло» из всех врачебных средств. Достоевского притягивала медь, Платонова – железо и вода. А вот автор «Мастера и Маргариты» «особым образом ощущал, чувствовал масло – его тягучесть, консистенцию, цвет, запах».
Вот такое глубокомысленное исследование. Не совсем понятно, что оно даёт для понимания романа (даже если всё написанное воспринимать серьёзно). Равным образом можно было бы написать об «эмблематике» зелёного цвета в романе, или, скажем, огня, воды, левого уха и так далее. Неплохо бы посчитать частоту употребления в романе букв «ж» или «х». Тоже полезное занятие. Всё это напоминает анекдот о том, как солдат, глядя на любой предмет, думал только о бабах.
Живущий в США булгаковед С.Иоффе, исследуя тайнопись «Собачьего сердца», «догадывается», что в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» «под именем глупого Лиходеева» подразумевается Лев Троцкий. Почему? А почему бы, собственно, и нет… Не нравится, тогда пусть будет Муссолини! Троцкому ещё повезло. По мнению американского исследователя, «железный Феликс» выведен в «Собачьем сердце» под светлым ликом… кухарки Дарьи Петровны Ивановой! Не слабо? Впрочем, и Дзержинскому жаловаться грех. Вот Надежда Константиновна Крупская, видимо, вспомнилась Михаилу Афанасьевичу не в добрый час, и он «прояснил» её как… чучело совы со стеклянными глазами! Интересно, кого вывел Булгаков в образе писсуара?
Американский литературовед Элен Малоу (США) вообще мыслит глобальными, масштабными аллегориями: Маргарита для неё – образ царской России, Мастер – воплощение русской интеллигенции; Фрида – символ предреволюционного русского пролетариата; Пилат – идея диктатуры пролетариата, Левий Матвей до встречи с Иешуа – дореволюционная русская система капитализма, а после своего обращения – олицетворение истории СССР… Короче, как говаривал Маяковский устами одного из своих персонажей: «Пролетариат этого не поймёт. И правильно сделает, что не поймёт. И объяснять ему этого не надо».
Таких замечательных «открытий» хватило бы на хороший сатирический роман, посвящённый племени критиков, которое так ненавистно было Михаилу Афанасьевичу. Хотелось бы процитировать в этой связи слова литературоведа Всеволода Сахарова. Он заметил в одной из статей на сайте «Всё о Булгакове»: «Образы “Мастера и Маргариты” – не шифр, не код. Выявление и описание многочисленных источников романа, сами по себе нужные, здесь явно недостаточны, ибо между использованными автором источниками и булгаковскими самоценными образами существует дистанция огромного размера. Одним расхожим словечком “влияние” здесь не обойдёшься, надо объяснить выбор источников автором, его отношение к ним, метод его работы с ними, понять непростое движение творческой мысли Булгакова».
А СТОИТ ЛИ ПОСВЯЩАТЬ «МАСТЕРУ И МАРГАРИТЕ» исследование, которое превышает объём булгаковского романа? В конце концов, пусть каждый находит в произведении то, что способен увидеть.
На это я могу возразить следующее. Между читателем и автором всегда и обязательно существует огромная пропасть в восприятии произведения. Автор находится под влиянием ассоциаций и образов, которые рождаются у него от соприкосновения с литературными, музыкальными, изобразительными произведениями, с фактами истории, с событиями из своей жизни и биографий знакомых ему людей. Это так или иначе находит отражение в творении писателя. Однако сам творец чаще всего не обременяет себя тем, чтобы растолковать свои ассоциации читателю. Да это и невозможно, иначе бы повесть или роман превратились в тяжеловесное, путаное повествование с бесконечными намёками, полунамёками, лирическими отступлениями… Тут-то в дело вступают литературоведы, текстологи, биографы, комментаторы. И порою их труды читаются не менее увлекательно, чем сам роман или повесть. Причём, как правило, толкования и разъяснения по объёму в десятки раз превосходят само произведение. Закон жанра. Причём чем дальше отстоит произведение от читателя во времени, тем основательнее и подробнее должны быть комментарии к нему.
Справедливо заметил тот же Всеволод Сахаров:
«…Сегодняшнему читателю булгаковского романа о Боге и дьяволе необходимо объяснить происхождение и реалии этой сложнейшей книги. Без примечаний «Мастера и Маргариту» издавать нельзя.
ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПРОЯСНИТЬ ТЁМНЫЕ МЕСТА, намёки, аллюзии «Мастера и Маргариты», недостаточно одного лишь текста романа, который принято считать «окончательным» и «каноническим». Я не только о том, что автор так и не завершил своё произведение, поэтому привычный для нас текст «Мастера и Маргариты» можно считать лишь поздней рукописью. Даже выбор концовки романа не принадлежит Булгакову. Заключительную фразу выбрала вдова писателя. По мнению Елены Сергеевны, это был «самый надёжный» вариант: «пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат».
Но речь – о другом. Дело в том, что за почти двенадцать лет работы над романом Булгаков кардинально изменял его. Имена героев, трактовка образов, время и места действия, названия учреждений, побудительные мотивы, поступки и прочая, прочая, прочая – всё подвергалось решительному пересмотру. Появлялись и исчезали действующие лица, в уста героев вкладывались слова, которые позже безжалостно вымарывались. И без сравнения этих перемен с «канонической» редакцией романа зачастую невозможно понять того, что хотел сказать читателю автор. На что намекал. Что подразумевал. Впрочем, об этом хорошо сказал известный булгаковед Виктор Лосев:
«Разве можно, например, дать объективную оценку мировоззренческих взглядов писателя по опубликованному варианту романа «Мастер и Маргарита», если неизвестными остаются многочисленные предыдущие редакции и варианты? И как в этой ситуации можно проследить, например, за изменением сюжетной линии романа, над которым автор работал двенадцать лет? На эти и множество других вопросов нельзя дать достаточно убедительный ответ без тщательного исследования и сопоставления всех редакций и вариантов романа. А между тем чаще всего на основе именно этого главного произведения вырабатываются те или иные суждения о творческой и жизненной позиции писателя».
Вопрос о количестве редакций «Мастера и Маргариты» до сих пор остаётся спорным. М.Чудакова насчитала их восемь, В.Лосев – семь, Л.Яновская – шесть, Б.Соколов – три, И.Галинская вообще считает вопрос о количестве редакций некорректным, указывая на то, что деление булгаковских рукописей на «редакции» довольно спорно. Когда в 1966 г. вдова писателя Елена Сергеевна Булгакова сдала в Отдел рукописей черновые тетради и машинописные копии романа, их условно «раскидали» на восемь редакций, поскольку, дескать, так было удобнее составлять опись хранить материалы в архивных «картонах». На самом же деле первая глава романа сохранилась даже не в восьми, а в девяти редакциях, пятая глава «Было дело в Грибоедове» насчитывает чуть ли не одиннадцать редакций, а вот глава вторая «Понтий Пилат» отредактирована лишь три раза.
