А догадаться было не сложно. Девицы прямо сказали, что ребят не надо прогонять, что они еще понадобятся. А для чего они с Толяном могли понадобиться девицам? Ведь не для охоты на перепелов!

Но не догадался. Или постарался не догадываться.

И даже когда на расстеленных коврах девицы принялись бодро сбрасывать свою амуницию, освобождаясь не только от штанов и юбок, но и от нижнего белья - он все еще не понимал! Даже улыбался. По-дурацки скалился, глядя на неожиданный стриптиз.

И Решетник улыбался. Маленький человечек, но большой олигарх. Улыбался и довольно потирал свои ручки. А потом обернулся к Андрею и приказал:

- Теперь твоя очередь! Покажи класс! Ну-ка, сколько раз оприходуешь этих телочек? Три? Пять?

И только тут до Андрея дошло, чего от него ждут.

Показательного секса. На глазах у охранников, у летчиков, высунувшихся из своей кабины, и, главное, на глазах у Решетника! Может быть, олигарх был импотентом? Или просто его заводило наблюдение за чужим сексом? Может быть, в этом и состояла цель его экспедиции?

Кто же должен был в этом лесном спектакле исполнять роль могучих самцов на радость Решетнику? Охранники? Летчики? Кто знает... Но тут случайно попались они с Толяном. Свежее мясо. Новый объект для наблюдения.

И вот уже Андрею предстоял секс на потеху этому сборищу.

Наверно, именно тогда он струсил. Ведь он испугался, да! Или ему стало просто противно? И он, покачав отрицательно головой, промямлил:

- Нет...

- Нет? - обрадовался Решетник. - Не пять раз? Неужели ты такой бычок, что и семь раз сможешь их оприходовать? Только давай, знаешь, поизвращенней как-нибудь! Они это любят!

Вот в этот момент Андрей и проявил самое большое своё бесстрашие. То есть абсолютную глупость. Он, совершенно не думая о последствиях, сообщил Решетнику:

- Нет, я не буду. Совсем. Не хочется.

Вот уж бесстрашие так бесстрашие! Незамутненное никакой мыслю. На что он рассчитывал, вот так прямо и откровенно отказывая первому олигарху губернии? Надеялся, что его строптивость останется безнаказанной?

Да нет, ни на что он не рассчитывал. Он даже и не думал ни о каких последствиях.

А о чем думал?

Скорее всего, просто демонстрировал себя. Мол, глядите, какой я крутой: хочу - трахаюсь, не хочу - не трахаюсь. И никто меня не заставит. Даже олигарх! Даже Решетник!

Скорее всего именно так он и думал.

И эти его мысли Решетник понял. Отлично понял! Глаза его снова сощурились, ухмылка сделалась еще шире, обнажая белоснежные зубные протезы, и он сообщил Андрею:

- Будешь.

Сообщил как факт. Как неизбежность.

А Андрей бесстрашно повернулся к нему спиной и сделал шаг к палатке. Всего лишь шаг. Дальше уйти ему не дали.

Уже в следующую секунду он осознал, что лежит на животе, носом в ворс ковра, распластавшись, раскинув руки и ноги. Раскинув, разумеется, не по своей воле: на каждой из его конечностей сидело по мордовороту-охраннику.

- Куда это ты собрался? - вкрадчиво поинтересовался Решетник.

Андрей чуть попытался приподнять голову и уткнулся носом в ботинок. Лакированный, тупорылый, очень дорогой ботинок, во всём своем блеске.

- Э-эй! Вы это что!.. - раздался где-то наверху встревоженный возглас Толяна.

Но Толяна прервали. Короткой автоматной очередью в воздух. И злобным криком одного из охранников:

- Лежать, щенок! Руки за голову!

Визг девиц, испуганных стрельбой, тоже прозвучал, но никого не заинтересовал.

- Ты паренек, лучше не дергайся, - ласково пояснил Решетник Толяну - сияющие ботинки чуть повернулись (их обладатель рассматривал Толяна, с готовностью упавшего по приказу). - Ага, полежи. Не вставай пока. А то ведь мы и заставить можем полежать. Как твоего дружка. Не хочешь так? Вот и давай, лежи себе. Вот и умница!

Ботинки вернулись в исходное положение.

- Ну, а ты, дружок, чего такой гордый? Очень хочешь, чтоб мы тебя тут пристрелили? Вместе с гордостью твоей?

Андрей попробовал шевельнуться - не получилось. На него навалились еще сильнее.

- А-а, жить-то хочется! - удовлетворенно констатировал Решетник.

Тут и наступил апогей безрассудства (то есть - глупости). Тут и захлестнул Андрея приступ неконтролируемой ярости. Ударил в голову, затуманил мозги бессмысленной пеленой, заставил Андрея биться, под тяжестью охранников, кричать...

Что кричать? Андрей даже с некоторым удивлением услышал свой полупридушенный, истерический крик:

- Стреляй, скотина, гад, сволочь!.. Стреляй!.. - ну и так далее. Хлестко и оскорбительно. Специально для нежных ушей олигарха, давно успевших привыкнуть исключительно к лести и преклонению.

Когда же Андрей закончил свои героические выкрики, наступила тишина. Даже птички в листве вдруг примолкли от его безрассудства.

- Стрелять? - задумчиво промолвил Решетник.

Хмыкнул. Потом хохотнул негромко:

- Слышь, Никитка? Он нахамил мне, а теперь дешево отделаться хочет! Как думаешь, а, Никитка - можем мы его пристрелить, оставив хамство его без последствий?

- Не надо его стрелять! - взвыл испуганно Толян где-то совсем рядом - и тоже внизу. Так же как Андрей - с ковра, на который, правда, улегся сам, почти по своей воле. - Не надо! Он нечаянно! Он не будет больше! Простите его!

- Правда, не будет? - озабоченно переспросил Решетник. - Слышь, парень? Говорят, ты больше не будешь. Говорят, ты паинькой станешь, и мы тебя не пристрелим.

Андрей молчал. Потому что бесстрашие кончилось - он четко увидел последствия своих действий. Очень четко - вплоть до отдаленной перспективы в виде могильного холмика. Но с окончанием бесстрашия пришло очень много мыслей. Они толпились в голове, визжали, требовали от Андрея немедленного исправления ситуации: каких-то извинений, просьб о прощении, покаянных оправданий, мольбы... А это тоже было неправильно. Андрей знал наверняка: если проявить слабость, то станет еще хуже. Как только покажешь себя подстилкой - об тебя сразу вытрут ноги. А потом будет еще хреновее.

Хреновее чего? Смерти? - вопили мысли.

Да, смерти. Андрей знал это твердо. Потому что со смертью кончится все: и страдание, и страх, и унижение. "Мертвые сраму не имуть!" - выплыла откуда-то каменная, просто-таки гранитная цитата, которую невозможно было ни обойти, ни объехать, ни переломить никакими доводами. А вот если остаться живым, то после самоунижения можно получить все - и страдание, и страх, и продолжение унижения. Всё. По полной программе. Андрея не обманывала ласковость голоса Решетника. Стоит начать просить прощения, как его, бессильного Андрея, в порошок разотрут, издеваясь. И все равно, скорее всего, потом пристрелят.

Даже сейчас, много времени спустя, Андрей, обдумывая случившееся, по-прежнему был уверен, что извиняться было нельзя: назад дороги уже не было. Он правильно сделал, что промолчал.

Решетник легонько ткнул его ботинком в лоб. Пожаловался с недоумением:

- Молчит... Как партизан. А ну-ка, Никитка, напомни ему, что с партизанами-то было!

- Есть, напомнить! - с готовностью откликнулся тот, кого звали Никиткой.

И, для начала, заломил Андрею правую руку.

Это было больно. Даже очень.

- Ну как? Почувствовал себя партизаном? Настоящим партизаном? - заботливо поинтересовался Решетник. - Не почувствовал? Никитка, не филонь! Что-то ты миндальничаешь с ним!

Боль усилилась. Андрей сжал зубы, ощущая, как через них, независимо от его воли, рвется страдальческий стон. Еще секунда этой боли, и стон бы вырвался наружу, на радость Решетнику.

Но этой секунды не хватило. Боль вдруг прекратилась.

Андрей удивился, и только потом осознал, что перед прекращением боли прозвучал отчетливый хруст.

"Он мне руку сломал!" - дошло до Андрея.

И так ему вдруг стало обидно! И одновременно - всё равно. Совсем всё равно. Ведь то тело, которое он берег, тренировал, за которым ухаживал, - оно теперь было безнадежно испорчено. Перелом может быть когда-то и заживет, но рука красивой, как прежде, уже не станет.