Слово "красивая" применительно к его руке напомнило ему одну девушку... Странную девушку. Магнолию. Являвшуюся на его зов совсем недавно. Это она наивно говорила о различных его частях тела - "красивые". Теперь уж не скажет.
А над Андреем разворачивалась дискуссия. Творческая.
Никитка, демонстрируя безжизненно повисшую правую руку Андрея, говорил, что ее давить бесполезно. И предлагал давить теперь левую руку. Охранник, прижимавший к ковру левую руку, сомневался что такого молчуна возьмешь, выламыванием еще одной руки. И предлагал сломать так же и ногу. Хоть какую - хоть правую, хоть левую.
Порядок навел хозяин.
- Ломай сначала руку, а там посмотрим, - распорядился он.
Андрей почувствовал, движение - заламывая руку, охранник почти перекатил его на бок - перед глазами мелькнула зелень деревьев, туша вертолета, ярко-красная рубашка Толяна.
Толян даже вскочил на ноги, даже кинулся с отчаянным криком к Андрею - но был остановлен кулаком Никитки. И снова упал на ковер - уже вовсе не по своей воле.
Треска ломаемой плечевой кости Андрей на этот раз не услышал - видимо, потерял сознание еще до перелома.
Очнувшись же, с удивлением увидел перед лицом все тот же ковер - мягкий, длинноворсный, синтетический, ядовито-желтый. Неужели с тех пор ничего не произошло?
Оказалось - произошло. Несколько голосов над ним спорили, как сподручнее ломать ногу. Трудность была в том, что кость ноги очень большая, толстая, и сломать ее не просто. Никитка предлагал прострелить кость автоматной очередью - хотя вполне подходящим вариантом считал и одиночный выстрел в бедро.
- Глупости! - прервал его Решетник. - Руками ломать трудновато, да, но стрелять не будем. Найдут потом огнестрел - поднимут расследование - мало ли чего?.. Но сломать можно, есть способ. Ты просто подпрыгни - и всей тяжестью по кости! Вот и всех делов!
Что было дальше Андрею помнилось смутно, кровавое марево не позволяло воспринимать мир ясно. Так, какие-то клочки, обрывки...
По-настоящему отчетливым мир сделала боль.
Андрей открыл глаза и понял, что лежит почти на боку. Вывернутый в такую позу, какую нормальный человек принять не в силах. Рук и ног он не чувствовал, зато дикая боль пульсировала где-то в районе поясницы.
А прямо перед ним, метрах в двух, стоял голый, трясущийся Толян и торопливо кивал головой.
Андрей сначала не понял - чего он кивает-то? А потом до сознания дошел насмешливый голос Решетника:
- Усвоил урок? Будешь слушаться?
Толян все кивал, и лицо у него было совсем белое, а глаза - вытаращенные.
- Всего и делов-то! - весело продолжал Решетник, - Покажешь нам молодого бычка - и свободен! Телочки, вы где? А, вот они, наши девочки! Уже наготове!
Пошевелиться Андрей не мог, но в его поле зрения попали - вдвинулись, вползли чуть ли не на четвереньках - обе девицы. Они тряслись не меньше Толяна. И, как и он, были готовы на все.
- Ну, телочки, давайте, начинайте! Возбуждайте своего бычка! - подбодрил их голос Решетника. - Энергичнее, энергичнее, вы же можете! И не только руками! Покажите, на что способны! А ты, бычок, давай возбуждайся, если не хочешь чтоб и над твоими косточками поработали! Оприходуй телочек!
Руки Толяна лихорадочно сновали по голым плечам и грудям девиц. Дивицы старательно трудились внизу его живота.
- Ну, бычок! Ну, давай же! Ну возбуждайся на телок! - понукал голос Решетника.
Толян шарил по коже девиц все быстрее, глаза у него вытаращивались все больше. И вдруг они наполнялись слезами. Закрывая лицо ладонями, Толян разрыдался, закричал, завыл от ужаса:
- Я не могу-у-у! Он не встает! Я никак не могу-у!
И в этот момент в поле зрения Андрея попал Решетник.
Он сгибался и разгибался, корчась от хохота, как клоун на манеже.
Он упивался бессилием людей. Растоптанных, униженных почти уже не людей. Наслаждался по-настоящему - до исступления, до оргазма.
И когда, отсмеявшись, он хлопнул в ладоши, показывая, что концерт окончен, и пошел к вертолету мимо Андрея, на его светлых летних брюках, в паху, расплывалось темное пятно.
- Всё, всё! - крикнул он охране. - Скатывайте ковры! Тёлочки, живо в кабину! Отбываем!
- А с этими двоими что? - спросил Никитка. - Пристрелить?
- Пускай живут! - весело отозвался Решетник. - В благодарность за хорошую охоту. Неожиданную, конечно, но классную. Давно такой хорошей охоты у нас не было!
- И даже никого не порешили, - как бы поддакнул Никитка, но в его голосе явно сквозили сожаление и разочарование.
Лопасти вертолета начали раскручиваться, мелькая над поляной стремительными тенями, и под грохот взлетающей машины Андрей снова потерял сознание. Теперь-то уж точно ничего нельзя было изменить.
3.
Боль означала одно: он жив.
И еще что-то означала. Что - он сразу и не понял. И лишь когда открыл глаза, сообразил: боль кричала, что его изуродованное тело куда-то тащат.
Над головой мелькали ветки, выше - голубело небо. В нем - рваные белые облака. А Андрея передвигали. Оттого и боль была разной: каждый пенек, каждый сучок, каждая ямка отзывалась новым видом боли.
Боль оказалась на редкость многообразна. Как спектр солнечного луча. Как палитра веселого художника. Да и рисунки мучений, выводимые ею, пылали неистощимой дьявольской фантазией.
Андрей застонал. Движение прекратилось, и над ним склонилось виновато-радостное лицо Толяна.
- Пришел в сознание? Молодец! Андрюха, мы еще выкарабкаемся!
Андрею хотелось сказать, что вот карабкаться-то как раз и не надо - слишком больно. Но не сказал. Даже губу прикусил, чтоб не дай бог не сорвалось. Потому что это была бы жалоба. А жалобы бессмысленны - это раз. Второе - жалобы вредны. Ведь Толян мог принять жалобу во внимание и остановиться. А останавливаться нельзя было ни в коем случае. Наоборот, надо двигаться быстрее, как можно быстрее! И пусть Андрею сейчас больно, но они выйдут к людям - и люди окажут помощь. Прежде всего - медицинскую.
Андрею, конечно, уже не быть прежним красавцем, но переломы можно залечить. А, раз так, то надо сделать все, чтобы их залечить. И даже если после этого навсегда останешься уродливым - это не помеха для мести. А месть теперь - главное в его жизни. Решетник оставил его в живых? Это ошибка, может быть самая большая ошибка в жизни олигарха!
- На чем ты меня тащишь?.. - просипел Андрей.
Тихо так просипел, натужно. Но Толян услышал.
- На палатке. Расстелил палатку, перевязал тебя, как мог, и вот - везу. К реке. Там уже полегче будет. Я плотик собью - поплывем. Плыть-то всего километров десять. Я смотрел по карте - там поселок, там нам помогут!
- Ага, - сказал Андрей.
Или хотел сказать? Собирался да не сказал? Он и сам не мог этого понять. Потому что вновь отключился. И пришел в себя уже под плеск воды.
Над головой опять высилось небо, но уже без веток, а барашки облаков в нём слегка покачивались.
- Плывем, Толян? - пробормотал Андрей.
- Плывем...
- А почему я мокрый?
- Да, понимаешь... Я ж не специалист по плотам... Я старался - и деревья потолще выбирал, и хвороста тебе подстелил, чтоб повыше было, но все одно - просачивается, подлюка! И откуда только берется...
- До поселка далеко?
- Поселок мы уже проплыли... Никого там нету. Врет карта. Когда-то был, а теперь остались одни стены. Да окна пустые. Да проваленные крыши. Я уж, кричал, ходил - никого...
- А дальше есть поселки?
Было невероятно трудно заставить себя говорить. Потому что каждое произнесенное слово означало новую боль. Но Андрей упрямо продолжал говорить. Он не мог позволить боли пересилить себя. Если даже простая боль возьмет над ним верх, то что тогда говорить о Решетнике?
- Дальше? Да нарисовано-то их много, а что там на самом деле?.. Не боись, Андрюха, прорвемся! Куда-нибудь река нас да вынесет!
Голос Толяна был подчеркнуто бодр. Он старался утешить, но Андрей не нуждался в утешении.
