- Счастливая... - выдавил я сквозь слезы. - Какая же ты счастливая...

Мама замерла, объятие ее ослабло. В наступившей тишине я отстранился, желая видеть ее лицо. Лицо было гладким и холодным, как кафель, губы плотно сжаты.

Уже зная, что произойдет, я разинул рот, чтобы крикнуть "Нет!", но не успел. Жгучая пощечина хлестнула по щеке, и все исчезло.

7

- Молодой человек, - раздался над ухом недовольный голос.

Я не ответил и глаз не открыл - спать хотелось жутко. Где-то внизу что-то мелко, с натугой жужжало, отдаваясь во всем теле приятной вибрацией. Хотелось опустить плечи - пониже, вытянуть ноги - подальше и расслабить шею так, чтобы голова вертелась, как привязанная.

- Спит, - констатировал недовольный голос. - Даже будить жалко... Эй, студе-ент!

Не открывая глаз, я осведомился с вельможной презрительностью:

- Да-а?

Голос отозвался не менее презрительно:

- Проездной предъявлять будем?

Тогда я открыл глаза.

Сложив руки на груди и вытянув ноги, я полусидел-полулежал на заднем сиденье трамвая. Пустой вагон, дребезжа и раскачиваясь, катил вдоль какого-то пыльного бетонного забора, утыканного поверху битым стеклом. Стекло блестело от осевшей влаги. Было ранее утро.

- Вы меня слышите? - осведомился недовольный голос откуда-то справа, и только тогда я обратил внимание на кондукторшу.

Это была женщина за пятьдесят с лицом полностью соответствующим голосу. Насупив нарисованные брови, она стояла возле меня и взирала сверху вниз с видом оскорбленного палача. Я молча полез за билетом, и пока шарил по карманам, в глазах кондукторши светилась надежда - а вдруг не найду? Ой, с каким бы удовольствием она меня высадила!

- Штаны, небось, за младшим братом донашиваешь? - попыталась подшутить она, но я не отреагировал. Впрочем, штаны действительно были неудобные - тесные какие-то, жаркие, с маленькими детскими кармашками. И кто такие шьет, интересно мне знать?

Наконец, билет был найден. Я протянул его кондукторше, но она только хмыкнула и спросила:

- Где сел?

Секунду я смотрел на нее, не понимая. Потом до меня дошло.

- Какая разница? Где сел, там и заплатил.

Кондукторша обличающе усмехнулась.

- Да? А по мне ты уже вторую неделю зайцем катаешься.

- Каким еще зайцем? - возмутился я. - А билет?

- Сам знаешь.

- Ах так! - Я рывком поднялся и вдруг обнаружил, что выше кондукторши на голову. Елки-палки! Стало как-то неловко, я с трудом сдержался, чтобы не плюхнуться обратно на сиденье - к привычному углу зрения.

- Ишь вымахал, холера! - сказала кондукторша, близоруко щурясь. - Еще огрызается! Нет чтобы по-человечески попросить. Что ж я - не человек? Езжай, раз денег нет! Зачем спящим притворяться?

- Ничего я не... - начал было я, но кондукторша говорить мне не дала.

- Ты мне баки не забивай, - сказала она строго. - Не на таковских напал. Я вашу братию насквозь вижу. Доведете однажды - в вагон пускать перестану. Будете ножками до своих университетов топать...

Тут из кабины высунулся лысый краснощекий водитель и прокричал:

- Зин! Да оставь ты парня в покое, что ты, в самом деле. Лучше иди, посмотри!

Кондукторша Зина помолчала, пошевелила нарисованными бровями, потом сказала уже совершенно спокойно:

- Мне ведь не жалко, катайся сколько влезет. Только зачем хитрить?

Исполненная важности, она развернулась и походкой бывалого моряка зашагала в нос вагона. Я наблюдал за ней, пока она не скрылась в кабине и оттуда не донесся ее низкий протяжный хохот. Не в силах больше сдерживаться я проговорил вполголоса:

- Карга старая, трамвайная, билет ей предъяви.

Но было уже совершенно ясно, что не прав именно я. Точнее, не я, а "промежуточный". Это он любил таким образом экономить деньги, и это он так некстати закемарил по-настоящему, уступив тем самым место мне. Что ж, я не в обиде. Любишь кемарить в трамвае - люби и саночки возить.

Я сел на место и огляделся. Трамвай совершал большой поворот. Слева тянулся все тот же бетонный забор, а справа (теперь я мог это видеть) проплывала назад какая-то цветущая аллея со множеством лавочек, ларьков и рекламных щитов. Воробьи отчаянно сражались с голубями за кучки мусора. Дворники нещадно гоняли метлами и тех и других. Куда это я еду? - подумал я и тут же понял, что еду в училище, на занятия. Ага. Оч хор. Училище - это замечательно. А какое, позвольте узнать, училище? О, транспортное! Железнодорожником, значит, буду. Неплохо, неплохо, хотя высшее образование было бы куда значительней... Ну да ладно, это пока отложим...

Но отложить ничего не получилось. В голове сами собой стали вспыхивать и тут же гаснуть образы. Мимолетом вспомнилась ванная комната и как я, шестилетний мальчуган, пялясь на струйку воды, пытался убедить себя, что всё - лишь часть кошмара, который никогда больше не повторится. Только теперь никакого азарта не было и в помине. Хотелось все прекратить, причем немедленно, а вместо этого чужие воспоминания и факты биографии становились моими воспоминаниями и фактами биографии. Калейдоскопически пронеслись: школа, выпускной, какие-то остроты, высказанные влажными розовыми ртами, бесчисленные пьянки, драки с приятелями, драки с неприятелями, и еще какие-то совершенно особенные драки, когда все по-настоящему - и боль, и кровь, и возможно пробьют тебе голову кастетом, а вместо этого лишь треск рвущейся материи, вспышки дикой ярости, сменяющейся на дикую радость... и снова пьянки, покрытые мутной поволокой, какие-то девки, смех, училище, опостылевшее буквально через месяц, трамваи, иногда - маршрутки, выговоры, вызовы родителей, расстроенные глаза мамы, звонки бабушки, и упреки, упреки, упреки... Да-а, подумал я мрачно. Не самый лучший из меня сынок вышел, совсем никакой... А ведь мама тогда, после пощечины, снова меня обняла. И извинилась. И зарыдала-таки. А я лишь моргал непонятливо...

Трамвай затормозил, двери натужно поползли в стороны. Не дожидаясь, когда они раскроются полностью, я протиснулся наружу - к воздуху, к свету! Асфальт, как бешеный, пронесся под левым каблуком и, ухнув, с силой ударил в плечо.

- М-мать! - взвизгнул надорванный фальцет. - Что ж ты на ходу-то?!

Секунду я лежал, с ужасом ожидая привычной тьмы, но тьмы все не было - лишь боль в плече и равнодушное жужжание остановившегося трамвая. Пронесло, подумал я нерешительно. Потом цепкие руки обхватили меня поперек груди, рванули вверх и утвердили в вертикальном положении.

- Ну? Живой? - справился все тот же фальцет.

Не в силах ничего ответить, я оттолкнул назойливого доброхота и перебежал дорогу. Злость снова взяла за горло.

Ну, кретинище! - думал я, ныряя в дырявую тень аллеи. Ну, осел! - с ненавистью думал я, огибая ларек и продираясь сквозь стайку каких-то алкашей. "Ты чё, опух, студент?", - донеслось сзади недоуменно, но я лишь махнул рукой (руки были непривычно большие и какие-то несоразмерно длинные, чуть ли не до колен - такими клешнями можно гвозди узлом вязать, не то что алкашей утихомиривать). А-а, подлость! - думал я, шаря по карманам в поисках сигарет. Проклятая свинская подлость! За что? За какие такие грехи? Не надо ничего разжевывать. Не надо оправдываться. Просто ответьте: за что? Мне больше ничего не нужно. Я больше ничего не хочу, только знать: за что? Ведь не за что же? Не за что, черт вас дери!..

Матерясь вполголоса, я возвратился к ларьку, нагнулся к окошку и отрывисто рявкнул:

- "Кэмэл", одну штуку! - и только тут прислушался к своему голосу. Это был уже не мой голос. Говорил мужчина, причем незнакомый, причем основательно на нервах. Сколько же мне лет?.. Не может быть, что только семнадцать.

- Нет "Кэмэла", - сказала продавщица.