И я вошел - мне было тошно, дурно,

я только мог хамить и пасовать

в присутствии твоем - вот выбирал,

с чего начать, то и другое плохо,

мне не хватало воздуха для вздоха,

хоть стань рядом с тобой молчать и ждать,

бледнеть и думать ни о чем, скучать,

рассматривать узоры на обоях,

как неуютно, грустно нам с тобою.

14.

Зачем пришел?- Ну, знаешь, повод есть,

убийство Паши. - Всё ты на поминках

уже сказал, я блядь и я убийца. -

Не в этом дело... На, держи. - Откуда?

15.

Откуда ты достал мой телефон? -

А... то же мне проблема наклониться,

да руку протянуть, да там нашарить

в чреватой поддиванной пустоте

мигающий и дергающийся

брусок. - Я отключила звук. - Вот как,

тебя бы погубил малейший "звяк".

16.

Чай будешь? - Буду. - Проходи, садись,

зеленый? черный? - Всё равно. - Ну так

зеленый, значит. Вон возьми печенье,

оно подсохло чуть, но ничего

есть можно, хочешь в чай макай. - Спасибо. -

Есть колбаса. - Не надо. - Водки хочешь? -

Со мною выпьешь? - Нет, не пью совсем.

Не находили разговору тем.

17.

Вдруг ты заговорила, так спокойно,

так медленно, так отстраненно, так

продуманно, как будто голос горя

не бурей разгулялся на просторе,

но веял тихой правдой над землей,

почти что примиряющий. Был голос

так чист, как только может святость, бедность

собою оглашать пустую местность.

18. Ирина.

Ты должен знать, как я жила, болела,

терпела. Предала меня моя

судьба или сама я предала

судьбу. Ну, это, впрочем, как обычно

в несчастной, глупой человечьей жизни,

немногие, кто может по-другому,

я не из их числа. Любви хотелось

прекрасной, чистой - где она любовь?

Не с вами же в блудливой потной таске

любовничками, не с таким-то мужем

и не с такой холодной вязкой кровью,

тонуть в которой всем моим усильям...

И почему вы все меня любили?

19. Ирина.

Мы жили-то неплохо, я терзала

Андрея почем зря, он ненавидел

должно быть меня сильно...

Чтобы так

терпеть, но не уйти, ночами брать

своё, тревожить холодность, презренье

моё - нужны упорство, сила, воля,

закоренелость в зле. Он тихий, нежный

меня дурную добивал прилежно.

Со стороны смотрелось по-другому,

не выносить же пыль, да грязь из дому.

Мы каждый свой содержим тихий ад

в порядке, на свой личный, строгий лад.

20. Ирина.

Андрей работал много, но ты знаешь,

в России нашей всякий честный труд

убыточен, богатая теперь

я это понимаю. - Ты богата? -

Ну да, наследство. Много ли мне надо,

вполне довольна, я ушла от мужа,

рот лишний мне кормить не по карману,

себя излишним обделять не стану.

Я равного ищу себе под пару. -

Я для тебя не слишком бедный, старый?

21.

Вот и случилось всё стыдно, быстро,

при свете дня, ни те чувств, ни смысла

ласки ледащие, страсти выстрел,

жуткая тела дрожь.

Так с запозданьем на четверть века,

с недоумением человека,

видящего - так слепой, калека

с бельм, глаз смывает ложь -

видим друг друга, в упор, в натуре -

седость и вялость, лежим, да курим,

не морщим лбов и бровей не хмурим,

так по теченью плыть

не велик труд - не трудна забота,

пролили вместе немного пота,

сердце тупым чем-то колет что-то,

нудит вторую прыть.

Ты равнодушна в невидном свете,

шторы задернуты, мысли эти

так, сяк снуют - ты за них в ответе,

что в голове моей.

22.

Кровать была скрипуча и бельё

несвежее лежало, малый запах

тепла шел от простЫнь, "шотландский" плед

откинули приникшие друг к другу

мы двое бедолаг - чуть не свалили

стоявший рядом столик - это страсть

такая или нежность, неуклюжесть -

вникал я в неухоженность твою,

стыдливо, осторожно - как убогость

так может возбуждать - все в бахроме

бретельки, чашки - ниже опускаюсь,

в застиранном и сером умиляюсь.

23.

Лежишь в неверном свете,

стыдлива, холодна,

как бы одна на свете

любовь мне и жена.

Глаза - две серых бездны

предположить куда

мне страшно, вид болезный

меня влечет туда.

Как мрамор драгоценный,

изваянный моей

судьбой злой, сокровенной,

холмы твоих грудей.

Бела, прозрачна кожа,

хоть ребрышки считай,

ухожена, похожа

на ад мой и на рай

вниз - поросль золотая

укромная кудрей,

там я тебя вдыхаю,

ноздрям тесней, темней.

К ступням я прикасаюсь -

как трупа холодны,

и снова поднимаюсь,

целуя со спины

к теснинам, дальше, выше

к сединам, косам, бант

жолт, красен - масти мышьи

украсил - жалкий франт.

24.

Мы застеснялись оба после дела

и я смотрел так нежно на тебя

одетую, всё то воображая,

чему стал гость, хозяин - надо было

хоть как гнать эту оторопь с себя -

Пошли гулять. - Мы быстро собрались -

подъезд и тротуар и переход

подземный и почти пробежкой путь...

Для тех, кто не смогли вдвоём уснуть.

25.

Кузьминский парк. Гуляли. Нас вокруг

последние сновали, успевали

в нелепых шапках лыжники, был пруд

засижен рыбаками, сколько лет

я не был здесь и трудно узнавал

дорожки, тропки, повороты их,

овраги, ручейки, как будто время

не только постаралось с рукотворным

мест образом, беседками, мостками,

скамейками в аллеях, но всерьёз

взялось за настоящие дела -

за землю, дерева, луга, пригорки,

за всю живую русскую природу,

ну гнуть ее, ломать,

со свету гнать.

26.

Унылый путь, лоск павильонов новых

сквозь снег трава газонов, яркий свет

искусственный, свисающий с чугунных

своих основ...

Всё то, что в девяностых

по бедность кой-как еще держалось,

скрипя, старея, вызывая жалость

всё сгинуло, как будто прорвало

плотины. Как в дурном сне узнаю

приметы места, смешанные с новым

их образом - прошлась беда основы

безбожно искажая, дух московский,

дух русский изгоняя - никогда

сюда наш гений места не вернется.

Куда Москва, в какую даль несется...

27.

Почти что ежедневны наши встречи

и еженощны стали. Подчинилась

покорно ты их обиходу, я

спешил к тебе, мне было чуть-чуть стыдно

тревожить так, так донимать тебя,

ты терпеливо ласки принимала,

подмахивала вовремя и в такт

и я не знал, что там у нас не так.

28.

И что со мной такое происходит