73.

Здесь пропахло кровью, страхом,

изболевшеюся, серой

плотью, воровской столовой

с подгоревшею подливкой,

мытым полом, едким мылом,

спиртом, пролитым лекарством,

безнадежностью унылой

и безденежьем постыдным.

74.

Из приемного покоя

еще вон - видна свобода,

жизнь людская приминая

грязь московскую несется,

раздаются крики, маты,

визги шин и рёв клаксонов,

против правил успевают

прочь отсюда удалиться.

Их несет волна шальная -

бойтесь, люди, обернуться.

75.

Я, отсюда когда выйду,

то уже без боли, страха,

то под белою простынкой,

то не ежась в лютый холод,

в жар постылый, в огнь плавильный -

вынесут вперед ногами...

************************

************************

************************

прочь гоните прохиндеев

в рясах - жаль лежу недвижим,

силы нет им дать по шапке.

76.

Какие-то лекарства, процедуры,

обходы, измерения - ленивый

и равнодушный, малый обиход

претерпеваю. Привыкаю к смерти.

Не без урона каждый день немилый

на вечер провожаю, ночь любую

не без ущерба ниц лежу - чего

еще беднягу связывает с жизнью?

И мысли длятся, путаются злые

и сроки ненадёжны никакие.

77.

Она ко мне ходила, приносила

бульоны, я выслушивал её

надежды, сквозь пугливое нытьё -

всё будет хорошо, ты потерпи -

Устал, уйди... - Да, да ложись поспи.

78.

Московская весна. Свежо и мокро

пахнуло ветром. Ломкий лед лежит

на крышах. Начинает, бьет капель

размеренно и верно, углубляет

во льду и камне лунки, беспокойной

водой полны, как будто воробьи

в них плещутся, а не сама вода

уставшая от зимней немоты

резвится беспокойная, блажная

из льда и смерти вольно истекая.

79.

Какое к богу, к черту умиленье,

смиренье - мерзость мерзкая вокруг

со смертушкой с родимою сам-друг

в казенном пребываю заведенье

в тринадцатой больнице, близко здесь

до неба или хуже - ночь бессонна,

машины шарят светом заоконным

по стенам, потолку - спешу прочесть

я в свете беглом приговор суровый,

листок, врачом забытый изучаю,

я до утра уже не доживаю.

IV-ая часть.

1.

Видимо это и есть смерть.

Я иду долгими коридорами,

с удивлением понимаю отсутствие страха

и сейчас,

и в самый момент конца.

Всю жизнь был рьяным эгоистом,

тянул на себя всё, что хватали руки

и надо же, чтобы сейчас все мои мысли,

все беспокойства

были исключительно об этой женщине,

скорее всего о моей убийце,

о её облике, её запахах,

её, обитающей где-то здесь душе...

Опередила меня,

ищу тебя,

с неясными на встречу планами,

отзовись,

яви хоть какие знаки.

Ты где,

ёп твою мать!

Там

вдалеке

это ты сияешь?

2. Ирина.

Скучно мне стоять

на юру, ветру,

хоть бы холод какой

или какую жару,

но только ветер

крутит свои круги,

вокруг меня

и сквозь них

в упор не видать ни зги.

Прозрачность гоняет,

но скорости таковы,

что зренье не успевает,

закручивается в дугу,

себя только видит

и зрелища мне страшны

и зрелища не понятны

и навсегда даны.

3.

Сквозь всю эту невидность, хаос света,

потоки места-времени шаг, шаг

и образ появляется сперва

дрожащий, мутный, после узнаешь

черты, приметы - Ах, только не это! -

Не прибедняйся, только ли меня

увидеть не хотела, опасалась.

Что ж ежься теперь, кутайся в ничто,

как будто холодком тебе дохнуло

недожитое, страшное, твоё...

4.

С недовольной грацией

поворотилась.

Как будто отвлек

от каких-то безрадостных размышлений,

но своею скукой тишайшей

уже и приятных.

Поворотилась,

посмотрела, как будто из глубины

снов своих долгих -

ленива,

величественна,

прекрасна.

5.

Выжег скорбный дух

с тебя одежды, плоти, ты предстала

как есть на месте лобном - чистый свет,

но малый, слабый, тусклый - я пытаюсь

тебя расшевелить, хоть разозлить,

ударить и обидеть - ну, узнай

меня, хоть отвернись, скривись, отплюнься,

хоть ножкой топни. Ангельские плутни

весь вид твой робкий - в пустоту гляжу,

от её видов, образов дрожу...

6. Ирина.

Зачем ты пришел?

И здесь донимать расспросами,

чувствами хуже некуда

ко мне. Я, наверно, проклята

и бес ты - карать притекший мя,

бес,

ты идёшь по облаку,

по дыму шагаешь, шастаешь,

красны глаза, блуждающие

с ненавистью,

с вожделением

по телу моему, по белому.

7.

Нет, я не бес, никем к тебе не послан...

Наверно, после смерти остается

немного что-то от души сгоревшей

живучего - вот это я и есть,

такой как есть - ущербное моё

больное искажение, движенье

к тебе, волна в водах небытия,

бегущая в промозглой серой пене

кипридиной.

8.

Ирина.

И как ты там, тогда меня оставил?

Илья.

Пустырь, могила, скудная земля,

не освященная. Но вся земля

когда-то, кем-то так освящена,

что сколько не погань ее, не мучь,

а примет тело, так как надо, мягко...

укроет тело, так как надо плотно.

Я долг последний отдал, сделал дело

не хуже пьяной сволочи и жадной

кладбищенской.

9. Ирина.

Как же ты смог?

Сквозь эти потоки света

и овеществленной тьмы

зримой сумел пробраться

сквозь этакую круговерть,

смерти

и прекратить её

всю своим появлением.

Или взаправду такая уж растакая

любовь-страсть

гнала тебя, погоняла,

пути твои вдаль вытягивала,

сюда не петляя вывела -

и как я смогла внушить такое.

10.

Много чего ты смогла внушить

и влить, если верить ей,

нашей подруге, а я глотал

ложь, яд, я стал мертвей

мертвого, ради твоих благих

слов, жестов, черт лица,

и грудей белых и патл седых,

я мученического венца

вот так удостоился, на путях

страстных, кривых, сюда,

гляди, блядь, на старого мудака, -

худшая его беда.

11.

Скажи, она тогда была права? -

Но ты ведь умер. - Разве я от яда?

А надо ли допытываться кто мы

убийцы или жертвы, кто кого... -

Мы оба виноваты. - Или оба

чисты. - Наверно так. - Раз оба здесь,

то не к чему дознание и месть.

Я всё ж таки настаиваю на

подробностях.